Рассвет над морем

Подпольщик внимательно посмотрел на помещика Золотарева, но сразу же отвел глаза. Сашку показалось, что подпольщик насторожился. Еще бы! Такое важное, ответственнейшее дело — обмен паролями на явку, а тут подкатывается какой-то полупьяный ферт… Но подпольщик просто полез в карман за кошельком, чтобы — для видимости — заплатить Сашку за работу.

Он дал Сашку немецкую марку — это было чертовски щедро за чистку пары поношенных башмаков! — приветливо кивнул ему и взял под руку девушку.

— Пойдем, Галя!

— Дядя, дядя! — быстро прошептал Сашко, так, чтоб не услышал Золотарев. — А вы все ж таки пойдите к Фанкони, пойдите.

Подпольщик кивнул, еще раз окинул Сашка ласковым, отеческим взглядом и вместе с девушкой Галей двинулся через площадь к углу.

Помещик Золотарев, пьяно шаркая ногами, поплелся по направлению к «Лондонской».

Сашко с тревогой следил за подпольщиком, пока он и девушка вместе с ним не скрылись за углом Екатерининской. Тогда Сашко облегченно вздохнул: все хорошо, дело сделано, он выполнил свой долг на посту.

В эту минуту к нему подошел какой-то гимназист и поставил ногу на подставку. Но Сашко спихнул его ногу и громко захлопнул крышку ящика.

— Шабаш, карандаш! Иди свои уроки учить! А башмаки пусть тебе мама чистит…

В самом деле, был уже вечер, солнце давно село за лиман, а с наступлением вечера Сашко должен был шабашить.

Он закинул свой ящичек на ремне через плечо и, насвистывая «На Молдаванке музычка играет…», почти бегом направился к Ланжерону. Отец уже должен был вернуться с вечернего лова и надо было с отцом мириться. Нашкодил, конечно, старик, но как-никак — отец.

В это время за углом Екатерининской мужчину с девушкой снова нагнал помещик Золотарев.

Запыхавшись от быстрой ходьбы, он скороговоркой произнес, оглянувшись предварительно, чтоб никто не услышал:

— Парнишка со второй линии связи не был предупрежден. Но связь первой линии, у Фанкони, только что провалилась. Собственно связист не провалился, но вынужден был оттуда уйти, потому что оставаться там опасно: облава! Связь первой линии — я. И я даю вам явку: табачная лавочка возле молочной «Неаполь». Мы вас ожидаем, Иван Федорович. Видите, я вас знаю. Если вы мне всё еще не верите, я назову и себя. Вас должны были обо мне предупредить. Я — Котовский.

Явку получили двое большевиков: Иван Федорович Смирнов, он же «Николай Ласточкин», и Галина Мирошниченко, она же «Галя». По поручению Центрального Комитета РКП (б) они прибыли в Одессу для руководства местным Подпольем в борьбе против сил контрреволюции и интервентов.

Глава вторая

Консул Франции с особыми полномочиями по Украине мосье Эмиль Энно прибыл еще третьего дня.

Небольшое, но быстроходное и элегантное спортивное судно — яхта с парусной оснасткой фрегата и мощным дизель-мотором — появилось в виду Одессы вечером и бросило якорь на рейде.

Яхта была под французским штандартом, и население города высыпало на берег — смотреть на французский десант.

Прошел слух, что это легкокрылое спортивное суденышко — флагман крупной эскадры тяжелых броненосных кораблей.

В таком парадоксальном несоответствии одесские «мудрецы» и львы петербургских великосветских салонов, ныне ставшие табором у спасительных одесских берегов, усматривали галантное проявление типичного французского остроумия и легкомыслия. Милые шутники, двинув огромную и могучую армаду, с тонким юмором подчеркивали увеселительный характер своего боевого похода. За яхтой-флагманом должны были прибыть на одесский рейд пятьдесят крейсеров, линкоров и субмарин.

Береговой телеграф — речь идет не о пустомелях и сплетниках приморских бульваров, которые сами выдумывают и сами же распространяют несусветные слухи, а о вполне реальном прямом проводе «Англо-черноморского телеграфного агентства» — уже принес известия из других пунктов черноморского и азовского побережья: в порты Батума, Новороссийска и Ростова прибывала английская эскадра, в севастопольскую бухту вошли французские и итальянские корабли. Вымпелы американских, английских, французских и итальянских судов проходят через Босфор и держат курс на порты Черного моря.

Всю ночь напролет на мачте французской яхты, бросившей якорь на рейде, будоража население Одессы, вспыхивали и гасли сверкающе-синие огоньки. Искровой радиотелеграф яхты держал связь с Константинополем.

Представитель военного командования союзных армий генерал Бартелло, находившийся в рубке яхты, запрашивал генерала Франшэ д’Эспрэ — главнокомандующего союзных армий на Востоке — о церемониале высадки на берег военного и гражданского представителей Антанты.

Ответ пришел не сразу, а уже поздней ночью — после консультации генерала Франшэ д’Эспрэ, находившегося в Константинополе, в Турции, с представителем Франции в ранге посла, мосье Сен-Олером, который в Яссах, в Румынии, возглавлял дипломатический корпус союзнических стран на Ближнем Востоке и юге Европы.

Военному представителю Антанты предписывалось временно — до получения указаний из Парижа — воздержаться и на российские берега не сходить. Консулу же Франции с особыми полномочиями, как гражданскому представителю правительства, предлагалось сойти на берег немедленно, не дожидаясь выяснения вопроса по военной линии, однако судна не швартовать и держать его покуда на рейде. Высадку консулу рекомендовалось произвести не корабельным шлюпом, а средствами местного портового транспорта: этим надлежало подчеркнуть, что консул не имеет отношения к военной администрации, что он только дипломатический представитель и прибывает как гость страны.

Катер начальника одесского порта еще с вечера егозил на волнах у парадного трапа яхты.

Но консул Франции с особыми полномочиями решил, что во имя государственного престижа и для соблюдения дипломатического этикета ему подобает сойти на берег только после завтрака.

Он появился у борта яхты точно в десять вместе с женой.

Утро было серое и туманное — типичное для Одессы во второй половине ноября, но с моря уже тянуло ветерком, и через часок-другой — что тоже типично для одесского климата — несомненно, должно было выглянуть солнце. День обещал быть ясным и теплым. Волнение на море утихало, судно покачивала медленная, ленивая зыбь, прибой у берега ложился длинными спокойными полосами.

Мосье и мадам Энно еще в иллюминаторы кают-компании вдосталь нагляделись на береговой пейзаж — на величественную панораму прекрасного приморского города, импозантного и ласкающего взгляд даже сквозь дымку туманного осеннего утра.

Ни мосье Энно, ни мадам Энно не были особенными любителями природы или ценителями красоты, однако, остановившись у трапа, на виду команды катера, они сочли нужным на мгновение застыть с выражением крайнего восхищения открывшимся видом.

Мадам Энно даже слегка вскрикнула — так, чтоб услышали на катере внизу, и вслед за тем порывисто вздохнула, чтобы снизу, с катера, отчетливо обрисовался на фоне неба общий контур ее грациозной фигуры.

Мадам Энно придерживалась взгляда, что красивая женщина должна производить впечатление с первого шага, независимо от того, кто на нее смотрит и вообще смотрит ли на нее кто-нибудь. Быка, говорила она, надо сразу брать за рога. Кто был бык и о каких рогах шла речь, этого мадам не считала нужным комментировать.

Но бриз подхватил полы манто, отвернул их и пробежал по телу холодными струйками. Мадам Энно поспешно запахнула полы и поежилась. Это поеживание тоже имело свое символическое значение: оно должно было засвидетельствовать заранее перед всеми, кто ее видел, деликатность и изнеженность ее натуры и вообще ее нерасположение к каким бы то ни было жизненным невзгодам.

Впрочем, то утро и в самом деле было прохладным, а мосье и мадам Энно были одеты легко, по обычаю парижан.

На плечах у мадам Энно были только легкие шиншиллы, а на голове легчайший белый беретик из ангорской паутинки. Палантин из шиншиллы был лишь недавно приобретен в Константинополе за полцены у супруги какого-то еще в семнадцатом году бежавшего из Петрограда и прожившегося русского сановника. Берет был галантным и, возможно, символическим подарком самого главнокомандующего Франшэ д’Эспрэ, — в дипломатических кругах Ближнего Востока шептались о флирте почтенного старца в боевых орденах с пикантной консульшей в шаншиллах. А драгоценную шерсть ангорских коз французские интенданты забирали у турецких скотоводов за гроши.