Городской дождь (сборник)

— Вы уезжаете? — спросил он.

Она не ответила.

— А куда?

Кажется, она снова не услышала. Или это была её тайна?

— А далеко до Трёх колодцев?

— Нет, близко. Километров семь.

Дальше они шли и молчали. Солнце показалось сзади, и длинные тени заскользили перед ними по земле. А с верхушки кривого телеграфного столба на них смотрел седой старый ворон.

Случай в Ливнах

В Ливнах у командированного Нефёдова украли документы и деньги. Вместе с пиджаком. Вышло довольно глупо.

Поздней ночью он добрался до этих Ливен, или Ливн, и устроился в железнодорожной гостинице, пахнущей щами, внизу была столовая и кухня, круглосуточно держащая весь домик под своими парами. Проснувшись чуть свет, Нефёдов вспомнил, что не отметил в совхозе командировочное удостоверение. Прибытие-то было зафиксировано, а вот отъезд…

— Ах, чёрт! — сказал он вслух.

Возвращаться в совхоз за восемьдесят километров, по дороге, где не продохнёшь от жары и пыли, значило опоздать на поезд домой, проходивший через Ливны раз в сутки. Автобус в совхоз ходил не часто. Ловить попутную? Если бы легковую, да что-то он не встречал их на той дороге. Звонить директору? Но тот, конечно, не пришлёт своей легковушки, потому что Нефёдов разругался с ним из-за варварского отношения к технике, после чего совхоз ещё, видите ли, предъявлял рекламацию. Техника была свеклоуборочная. Нефёдов работал на заводе, выпускавшем эту технику, гордость полей…

— Ах, чёрт возьми! — процедил сквозь зубы Нефёдов и разбудил соседа.

Сосед спал, натянув на голову простыню и выставив наружу выше колен голые, черноволосые ноги. Он высунул из-под простыни голову и спросил:

— Проспал?

— Нет.

— А чего?

— Поздно спохватился.

— Я и говорю, проспал, — хохотнул сосед. — А чего проспал-то?

Сосед был молодой парень с интересом ко всему на свете. Нефёдов махнул рукой и натянул штаны.

Было душно. Духота не спадала за ночь, хотя и стоял конец августа. И Нефёдов подумал, что правильно сделал, выйдя из гостиницы без пиджака, а только взяв из бумажника своё командировочное удостоверение. В райисполкоме, куда он собирался зайти с просьбой поставить где надо число (убыл), подпись и печать, его знали. Он был там дня три назад, по дороге в совхоз…

Привокзальные площади везде начинают жить рано. От столовой толстая женщина катила на перрон мармитку с пирожками. Старик в морском кителе поливал единственную клумбу вокруг памятника Владимиру Ильичу. В киоске «Союзпечать» Нефёдов купил газету и вдруг обнаружил, что сегодня воскресенье.

— У, чёрт!

В райисполкоме в воскресенье никого нет. Другие конторы тоже закрыты.

Конечно, можно бы послать удостоверение в совхоз по почте. Но Нефёдов был аккуратист и не мог простить себе забывчивости. Потом вдруг потеряется. А двадцать рублей… Может, даже чуть больше. Жалко. Пропадут ни за что, ни про что.

Досадуя, он побрёл по центральной (и единственной) асфальтированной улице Ливн. От неё убегали закоулки — в одну сторону — к скошенному полю, где, махая хвостами, тянулось стадо, а в другую — к реке, где гортанно кричали гуси. Видно, хозяйки полоскали бельё и пугали их. Перед Нефёдовым толпой перешли дорогу другие гуси, спеша к реке, на зов сородичей. Разделив гусей на два батальона, загремели телеги — одна с яблоками в ящиках, другая с разодетыми бабами, которые держали на коленях пузатые корзинки. Вероятно, вырядились на воскресный базар.

Яблоки оставили в воздухе короткий душистый след, тут же стёртый керосинным запахом, — навстречу вёл свою лошадь с железной бочкой на колёсах керосинщик, н до рези в ушах дребезжал колокольчиком.

Пройдя по этому районному проспекту, Нефёдов пересчитал замки и ставни на всех учреждениях.

— Тэк-с…

Радость ждала Нефёдова в самом конце проспекта. Там, за железной оградой, за высокой травой, среди которой была вытоптанная волейбольная площадка, краснело здание школы, и в открытом окне нижнего этажа Нефёдов увидел крупную женскую голову, обвитую толстенной косой. Голова склонилась над столом.

В коридорах школы скребли полы, мыли стены, крашеные скучноватой масляной краской, и Нефёдов принял людей, одетых в простое и грязное, в основном тоже женщин за ремонтных рабочих. Но та женщина, которую он увидел в окне, оказалась директором и с улыбкой сказала, что это родители, энтузиасты, готовили школу к приёму учеников.

— В будни-то все заняты, — объяснила она.

— Похвально, — заметил Нефёдов, приглядываясь к пей и убеждаясь, что у неё и правда всё было крупное: коса, и щёки, и даже уши, и всё остальное.

— Вы насчёт приёма? — спросила она.

— Да нет, — ответил Нефёдов, — тут такое недоразумение…

Женщина была перед ним добродушная, добрая на вид, и он рассказал, в чём дело, и попросил сделать ему отметку. Вот, ещё не убыл из Ливен, но убывает на первом поезде. Чья подпись и печать — для бухгалтера всё равно. Был здесь — без обмана.

— Удостоверьте факт. Печать у вас есть?

Женщина посмотрела на него как на несмышлёного ученика и покачала головой,

— Печать-то у меня, конечно, есть, но поставить её вам, простите, я не поставлю. Не могу.

— Но почему же? — искренне удивился Нефёдов. — Вот он я… Сижу в Ливнах. Упустил за делом такой пустяк в совхозе, как эта самая отметка. Помогите рассеянному человеку.

— Вы не рассеянный человек, — сказала директриса, — а странный. Печать!

Нефёдов сохранил на лице ласковую улыбку.

— Вы такая молодая и уже директор! Такая приятная женщина и такая строгая.

Он бил на человечность.

— Может, я потому и директор, что строгая, — вразумила она.

— Но ведь это бесспорный факт, что я здесь, — не сдавался Нефёдов, сдерживаясь, чтобы не вспыхнуть, и помня, что эта вспыльчивость всегда его губила. — Был в совхозе, это отмечено. Сегодня уезжаю. Сейчас… Через два часа. Больше вам удостоверять нечего, а вы отказываете… Почему?

— Потому что вы приехали не по нашей линии, — сказала директриса. — Если бы по нашей… А то не по нашей!

И когда Нефёдов услышал это, он поднялся и пробормотал:

— Человек человеку брат.

Директриса выпрямилась и гневно выпалила, припечатав тяжёлой ладонью по столу:

— Не бросайтесь принципиальными словами!

На улице он крепко почесал себе темя и почувствовал голод. Ужин вчера в совхозе был ранний, торопливый, а сегодня Нефёдов только нюхал, как пахнет щами.

Дорогу переходили рыбаки, видно отец с мальчиком. Оба в подвёрнутых штанах, у обоих удочки и мелкая рыбёшка на шнурках с палочками, у каждого отдельно — чтобы похвалиться дома собственным уловом. Нефёдов остановил их и стал расспрашивать, какое учреждение открыто в воскресенье в районном центре. Это заставило старшего рыболова закурить и задуматься, после чего, с паузой, он сказал:

— Кинотеатр. И церковь.

— А дядя Костя на работе сидит, — прибавил малец. — Я сейчас видел.

— Это наш военком, — объяснил отец, и они понесли рыбёшку дальше, пока не протухла.

Жара расплывалась.

В кинотеатр Нефёдов идти не рискнул — легкомысленные люди, в церкви уж и вовсе было как-то неудобно отмечать командировочное удостоверение, а вот в военкомат он завернул.

Дядя Костя, военком, был рыжий, как само солнце над Ливнами, и сидел в майке-безрукавке на стуле у подоконника перед шахматной доской. Один. На лбу его обозначилась выпуклая складка. Похоже, он решал шахматную задачу, и похоже, не получалось. Он смотрел на доску и изредка постукивал себя по лбу кулаком.

Нефёдов помедлил. Рыжие, которых он встречал в жизни, бывали либо очень злые, либо очень добрые. Люди крайностей. А тут ещё шахматная задача… Но дядя Костя уже смотрел на пего маленькими глазами в коротких и густых ресницах, тоже, понятно, рыжих.

— Кто такой?

— Командированный, — ответил Нефёдов.