Панфилыч и Данилыч

Шишка эта называется «половая», потому что берут ее с полу, протыкая мелкий, осевший к тому времени снег специальными лопаточками.

Но до этого еще далеко, сейчас бич на гребне своей волны, еще не слышит леденящего дыхания близкой зимы, гуляет…

5

Балай достал из стола список штатных охотников Шунгулешского промхоза и условную карту-синьку, где обозначено, кто где охотится. Третий год заканчивает Балай шунгулешским охотоведом, а за текучкой – кулями, транспортом, шифером, бочками, гвоздями, известкой – свое дело упускает. Он охотников-то не всех в лицо знает: что тут в конторе увидишь, посмотреть надо бы поближе.

А о тайге и говорить нечего. Был как-то десять дней на промысловом учете, на послепромысловом был десять дней, был неделю на орехах, подзарабатывал, две избушки выезжал принимать – когда с женой поссорился, директор отпустил проветриться, – ну, на охоту выбегал, в ближние все места. А что такое Шунгулешская тайга – не знает!

Вот они, охотники, заботы ждут от него, руководителя, ведь с их рублей ему зарплату платят, то есть, другими словами, они его наняли, чтобы он у них был старшим, артельно скинулись на специалиста.

И вот кто скинулся:

Акиньшин Н. С., Беспалых И. К., Бессмертных В. К., Веркин К. Г., Волошин Н. Н., Дежнев С. Д., Ельменев М. Г., Ефименко В. В., Кокорев И. Ф., Кокорев И. Ф. (Иннокентий, брат Ивана, младший), Колохватов С. С., Колотухин Е. Д., Курмышов С. В., Кривоспуск Н. (ичиги украл), Липунин Ф. Г., Махнов С. Г., Муховеев Г. И., Нехорошев С., Ухалов П. П., Пашков Л. С., Поливанов 3. В., Полозов Т. А., Полушалкин М. М., Роккустов Илья, Рукосуев А., Рукосуев Ал., Серафимский В. И., Сиверский, Сухарев, Строченко И. И., Таурсин Г. В., Фемисов П. С., Фоминых Н. И., Черных П. К., Шеленков В. К., Шеленков М. К., Шемяка Г. Г., Юрасов В. 3.

Балай внимательно прочитал список, вспоминая, кто есть кто, взял ручку и вычеркнул Шемяку Г. Г. по карандашной наметке, сделанной в прошлый сезон, когда Шемяка не пошел в тайгу первый раз. Осталось тридцать семь человек охотников.

Опять зашел Баукин и заглянул через плечо:

– Списочек изучаете?

– Запустил я свои дела, охотовед называется.

– Ничего, обтерпится. Поживете побольше, и все будет в голове, а не на бумажке.

– Ну вот кто это – Колохватов? Кол хватает? Или вон Муховеев, тот еще чище, мух веет!… Надоели мне бумаги, я в тайгу хочу. Учились в институте, мечтали: тайга там, дебри всякие. Получается как в нашей студенческой песне: «Я как эта муха, наедаю брюхо, а в углу ржавеет старый друг-ружье!»

– Колохватовым интересуетесь? Это золотоношенский мужик. Он в контору-то и не ходит совсем. Пушнину и то баба приезжает сдавать. Молчаливый такой. Метра два будет, однако. Ну вот увидите – медведь в пальто – это как раз и будет колохватовский кто-нибудь. Они все такие. Фамилие, конечно, глупое, а брат в Москве профессором работает. Сами они все здесь бытуют. Брат-то этот, хирург, приезжает, между прочим, чуть не каждый год, не забыл родню. Тихие они, гулянка у них – посидят, выпьют, запоют. Снова выпьют и снова запоют. Охотник-то он хороший. Средний брат – договорник, в леспромхозе механиком работает. Вот вам и Колохватовы. Чего особенного… Поживете – узнаете. А Муховей этот как раз напротив будет, маленький, да и гулеван, – конечно, ничего общего с Колохватовым-то нету, но охотник хороший, зарабатывает сильно, прямо скажу. У него удача такая. Это он летом-то поросятину продавал. Кудесный мужик, помрет – дак на метр глубже закапывать надо, выскочит…

6

Раньше, по старым деньгам, Муховей был известен тем, что, разгулявшись как-то в чайной, не смог достать из маленького кармана-пистончика сторублевую бумагу. Бумага была так скручена и затолкнута, что от злости он аж заплакал, заметался, спросил у кого-то складень и распластал штаны, но все-таки деньги пропил.

Про это любили рассказывать. Сначала – как он сидел и плакал горючими слезами: «Ой, ково же делацца-то, однако! Кого же делацца! Папашка денежки пропиват! Скверный папашка!…» Потом – как стал доставать деньги и ругаться самым замысловатым образом, потом – как нашел складень и вспорол штаны. Как потом опять сидел и плакал. Его спрашивают: «Чего ты плачешь, Муховей?» Ответил Муховей: «Детишков жалко, муховейчиков! Дрянь папашка имя достался! Стрел бы, пра слово, убил бы на месте!…»

Прошло время, деньги сменились, присказка постарела про муховейчиков, но тут случилась с ним очередная история.

Гришка, надо сказать, был очень гостеприимный человек, любил угостить, любил с компанией посидеть, любил, чтобы говорили: «Муховей гуляет!»

Стоило жене уехать куда-нибудь- а у нее было много родни, она из Рукосуевых, коренных шунгулешцев, и как только попала за такого взболтанного мужичонку, скорее из-за песен, которыми славен был Муховей,- дак вот, стоило только жене уехать и оставить дом без надзора, Муховей скликал гостей и устраивал гулянку.

В то лето кормила Муховеиха кабанчика с женским именем Зорька. Зорька уж наводил Муховея на размышления, собирался как-то Муховей поросятиной закусить, и поэтому жена перед отъездом спрятала и большой охотничий нож Муховея, и остальные ножи и топоры в подпол, несчастная женщина.

Собрались гости: Кирьян да Осипей, Ванька-ну-дак и Ванька-просто. Все деньги эти артисты уложили в водку, да так ювелирно, что на закуску ничего не осталось, кроме борща и лапши, которыми должен был питаться Муховей в отсутствие супруги. Муховей же любил показать свою широкую натуру. Не говоря худого слова, стал он искать нож, а не найдя, осердился на свою предусмотрительную жену, схватил портновские ножницы и с ними пошел в стайку. Гости сидели и сном-духом не чуяли, что там грезит Муховей.

Муховей тем временем забежал в хлев, притворил пяткой дверь и, изловчась – а чего ему, если он медведей более десятка передавил! – воткнул ножницы поросенку в шею. Поросенок стал бегать по стайке, заливая корыто, соломенную подстилку, стены и новый костюм хозяина горячей кровью. Муховей еще раз изловчился, пал на кабанчика и вдавил глубже разошедшиеся в сале ножницы.

Когда на поросячий визг в стайку прибежали гости, Гришка сидел верхом на поросенке и победно сослеживал последние судороги круглого поросячьего тела.

– Костюм-то пропал, однако! – в голос сказали гости.

– Печку растопляй! – ответил Муховей.

Растопили летнюю печку под навесом, отжевали ножницами заднюю ножку у поросенка, опалили, изжарили. Кожа получилась углем, а дальше – сырое мясо. Ели гости, пили,хвалили смелого Муховея. Потом бегали по улице Кирьян да Осипей, занимали деньги, чтобы ответить на широкое гостеприимство.

Проснулся Гришка Муховей один. Опомнился и, прослезившись про себя: «Дрянь папашка!» – пошел к Кирьяну, взял у него, топор, красиво, по-хозяйски распластал поросенка, сложил в мешок – мешок был маленько загаженный, он в нем утят привозил – и начал торговать летом поросятиной.

«Сломала хрюшка ножку. Пришлось того, прирезать. Торгую!» – объявлял Муховей соседям.

Выручилось за поросенка непредвиденно много. Так много, что опять была куплена водка и снова пришли собутыльники: Кирьян да Осипей, Ванька-ну-дак и Ванька-просто. Ванька-ну-дак и Вапька-просто жестоко передрались во дворе и развалили летнюю печку сапогами в драке. А Осип, Кирьян и Муховей держали друг друга за руки по очереди, чтобы не вмешиваться, галдели: «Не шевели! Неславно будет, коли обчую драку сделаем! Не шевели их! По справедливости, третий не мешай! Он, Ванька-то-просто, ладно, что задохлик, а, однако, по сопатке-то угадывает тоже! Умаются – разойдутся!»

Вот тут-то, в разгар веселья, и прилетела Муховеиха, как чуяло ее сердце! Убегали мужики через огород, лук перетоптали, запинались в картофельной ботве. Муховей дня три отжил в Кирьяновой бане, спасался.

– Да, – сказал охотовед, вдоволь насмеявшись, – народец!

– А что народец? Муховей-то пушнину сдает знаете как? Он у меня по средней годовой отстает только от Ухалова да Ельменева. Ну, от Таурсина еще разве… Человек пять вперед себя пускает. Вот вам и Муховей. А вы говорите!…