Рассказ о потерянном фотоальбоме

Левобережная Украина и Киев

Геройский бой безвестного артиллерийского расчета. И артиллерийский салют из сотен стволов – во славу наших войск, в честь освобождения еще одного крупного города, в знак еще одной победы. Ликующий и грозный салют Москвы.

Прошли те времена, когда в полном мраке, клубясь, всплывали над столицей голубые столбы прожекторного света, стараясь захватить в свое поле черный чужой самолет и не выпускать, передавать друг другу, чтобы он не успел вырваться, уйти во тьму от скорострельного огня зенитных батарей.

Наступила иная пора. Прожектористы выкладывают в небе причудливый качающийся узор, ярко озаряется Москва от вспышек и ракет салюта. Улицы и площади заполнены радостной толпой.

Столица салютовала все чаще. И, слушая новое сообщение, новый приказ, люди уже обращали внимание на то, сколько будет залпов, из какого числа орудий, – сравнивали и определяли значимость той или иной операции, битвы, победы.

Бои шли упорные, кровопролитные. И все-таки это была уже другая война. Это была война побеждающего народа.

Хочется обратить внимание на спокойную уверенность всех этих людей.

Вот два морячка залегли на железнодорожных путях, ведут огонь из-под вагона. Один установил сошки ПТР системы Дегтярева прямо между рельсов, а патроны положил рядом, под рукой, на шпале. Другой бьет из автомата. Впрочем, это не моряки. Они были моряками. Потом их переформировали в пехоту или влили в пехотную часть. На них сугубо армейские гимнастерки и шаровары. И все-таки это моряки. Не только потому, что они сохранили и продолжают упорно носить свои черные бескозырки. Они сохранили нечто большее – верность морским традициям, бесстрашие и беззаветность. А бескозырками и тельняшками они лишь напоминают себе самим и всем остальным, что это в них неистребимо.

А вот в лесу – замаскированный выход из блиндажа политотдела. Офицер диктует что-то машинистке.

Что это: приказ, представление к награде, заметка для газеты?

Сушатся шинели. Идет война. Как все буднично и просто.

И наконец – чтение вслух газеты. Судя по всему, это разведчики. Лихие ребята в плащ-палатках и маскхалатах, с автоматами в руках. Пилотки у всех надеты с принятым фронтовым шиком, набочок, изпод них выбиваются чубчики. Это вообще-то не положено, но все же допускается – такие ребята! Они сели в кружок на поляне, слушают. А впереди полулежит один из их командиров. Какое у него задумчивое, печальное, строгое лицо. Отчего? – этого мы никогда не узнаем.

…Да, все эти люди спокойны и уверены – в себе, в своих товарищах, в исходе войны.

Армия уже привыкла освобождать города и деревни, но каждый раз это заново глубоко волновало нас. А какое же волнение испытывали те, кого мы освобождали, – ведь у них это событие бывало только один раз.

И как это случается даже у самых близких людей при встрече после долгой разлуки – и тех, и других порой охватывала некоторая смущенность и скованность. Помню, в сентябре сорок третьего в разбитом Донбассе женщины смотрели на нас чуть-чуть удивленно: мы были в непривычной для них, новой – с погонами – форме. С орденами и медалями было у нас не так уж и густо, но часть была гвардейская, и у каждого солдатика сиял на груди яркий, красивый, отдаленно похожий на орден Красного Знамени гвардейский знак. Это тоже вносило краткое замешательство – ко всему этому нужно было привыкнуть.

Но то и дело повсюду возникали ситуации, мгновенно возвращающие к прежнему, милому, довоенному. Взять хотя бы выход первой нашей газеты в освобожденном городе.

Одна из особенностей и черт нашего характера, нашего поколения, нашей армии – нежелание и отказ покидать поле боя после ранения. Оттаскивали, отволакивали в сторону, в ложбину, в траншею, в укрытие. Разрывали зубами индивидуальный пакет, затягивали ослепительным стерильным бинтом руку, ногу или голову. А он рвался назад, под огонь, и возвращался, если была такая возможность, если мог еще видеть врага, держать оружие, хотя бы нажимать пальцем на спусковой крючок.

И те, что попадали в медсанбаты и госпитали и поправлялись там, тоже рвались назад, на фронт, мечтая и стараясь возвратиться в свою дивизию, свой полк, свою роту.

Все более становилось в армии людей с пестреющими на гимнастерках красными и желтыми нашивками – за легкие и тяжелые ранения.

За холодной осенней водой, за великой рекой, на высоком берегу вот он, почти рядом, – ожидающий, исстрадавшийся Киев.

Разрушенные дома, взорванные соборы, трупы замученных, запустение, тлен – вот что они после себя оставляли. И еще – стремление вытравить наши привычные названия, дорогие для народа имена. Площадь Ивана Франко они поторопились переделать в плац фон Шлейфер. Площадь носила это чужое клеймо целых два года.

Знаете, что это за улица, по которой идут наши танки? Улица из пустых коробок на фоне неба, похожих на какие-то зловещие макеты, декорации. Это Крещатик в ноябре 1943 года.

А вот девушка-регулировщица.

Мы воздаем должное женщинам, заменившим своих мужей, братьев и отцов у станка и в поле. Мы восхищаемся их выдержкой и долготерпением.

Но есть еще и другие женщины, достойные поклонения. Женщины – непосредственные участницы Великой войны. Летчицы, снайперы, зенитчицы, связистки и, конечно, более всего – санинструкторы, медицинские сестры, врачи. Как же им всем бывало трудно на войне!

И вот еще – девушка с винтовкой за плечами, с флажками в руках, с буквой «Р» на нарукавной повязке. Регулировщица. На городских площадях это куда ни шло, а вот попробуйте на фронтовых развилках, у переправ, где то и дело возникают заторы, пробки, где навести порядок ох как нелегко. Да еще налетают вражеские самолеты. А с поста не отлучишься, нужно показывать направление, объяснять, командовать. Все дальше и дальше на запад уходят фронты, и стоят уже наши регулировщицы в кирзовых сапогах на перекрестках Европы, возле средневековых костелов, на поворотах полевых и шоссейных дорог, рядом с распятиями и мадоннами. Притормозит на миг лихой фронтовой шофер, уточнить маршрут или просто так – мимолетно завести бесцельное знакомство, подмигнет – и дальше, а следом – танки, орудия, лица, лица, войска, войска…

Низко поклонимся женщинам – участницам войны, нашим боевым подругам. Вспомним также, что почти все они пришли в армию добровольно.

Прорыв блокады Ленинграда

Свершилось! Железное кольцо блокады разорвано, враг отброшен. Восстановилось сообщение Ленинграда со страной.

И страна вздохнула с глубочайшим облегчением и радостью, как вздыхают, когда выживает любимый человек, родная душа. Потому что беда Ленинграда была одной из главных наших бед, мы не забывали о ней в самые тяжелые минуты.

Чудом сохранившийся Ленинский мемориал в Разливе. Ленинский шалаш.

Хочется приостановиться, замереть на миг, отдать этим местам воинские почести. Подумать о своей земле, о себе, о своих товарищах. Представить мысленно и уже пройденные, и лежащие впереди годы и версты войны.

Даже после снятия блокады враг в течение года свободно доставал до города огнем дальнобойных батарей. От жестоких обстрелов погибло немало славных жителей уже освобожденного Ленинграда. Но вот и это позади. Закрашиваются, стираются со стен будничные призывы, полные суровости и тревоги. Правда, одна такая надпись как волнующее напоминание о тех днях навечно сохранена на Невском проспекте.