Авдюшин и Егорычев

Они попрыгали в окопы, приготовленные здесь, вблизи леса, настоящие окопы в полный профиль со стенками, обшитыми тесом.

И тут они услыхали рев. Рев моторов. И Алеша увидел, как вдали, метрах в трехстах, из лесу выходят три танка. Они шли совсем медленно, верхние люки были открыты, и Алеше был виден танкист в шлеме, возвышающийся над башней. Но вот он исчез и опустил за собой крышку люка. Танки резко прибавили скорость.

– Бронебойными огонь! – Это кричал лейтенант. Николай, вжавшись плечом в приклад, нажимал на спуск, но выстрела не было – как тогда у Алеши на стрельбище, – только сухой щелчок: ружье было заряжено даже не холостыми – учебными патронами. Алеша помогал перезаряжать.

Они смотрели на приближающиеся танки, и каждый видел свое: Алеша видел наши танки со звездами, нашего танкиста в шлеме, закрывшего люк, комбата, ротного, начальника штаба, стоящих в стороне, а Николай – далекий день, шоссе, танк, оскользнувшийся на булыжнике, болото, упавшего Мылова, грязное рябое лицо Музыкантова.

Танки били из пулеметов. Они были совсем уже рядом, это уже не было похоже на игру.

– Ружье! – крикнул Николай.

Алеша, нагнув голову, потянул за ножки, схватился за ствол, они втянули ружье в окоп, бросили на дно… Что-то страшное, черное, пахнущее горячим железом и бензином, закрыло свет, осыпая на них землю, с ревом прошло над головой. Николай быстро приподнялся, вытащил из ниши деревянную болванку в виде противотанковой гранаты, метнул в прошедший танк. Болванка упала на та «к сзади, там, где бензобаки, и скатилась вниз.

«От-бой!…» – пропела труба.

Они, еще не опомнившись, перемазанные землей, вылезли из окопов. На их место подошла другая рота – проходить «утюжку» в траншее. Танки были уже на исходных.

Расчету Авдюшина командир роты объявил благодарность.

Слова «красноармеец», «боец» вышли из употребления. Говорили «солдат», а официально «рядовой». Как приятно было докладывать:

– Гвардии рядовой Егорычев.

А Николаю присвоили звание младшего сержанта.

– Гвардии младший сержант Авдюшин.

– Товарищ лейтенант, разрешите обратиться. Можно сходить сфотографироваться?

– Зачем?

– Ну как? На память…

– Хочется иметь собственное изображение? Идите. Они подошли к будочке у входа на рынок. Нет, им не надо никакого рисованного фона. Фон гладкий и все! Это сказал Алеша. Размер? Девять на двенадцать.

Они стояли рядом, почти касаясь друг друга плечами, как много раз стояли в строю. У обоих чистые подворотнички. У одного две лычки на погоне, у другого погоны гладкие. У обоих на правой стороне груди гвардейский значок, а рядом не менее почетный знак – синий парашютик. У обоих на ремне левее пряжки – финка (положено!): у одного с наборной ручкой, у другого с простой. У обоих ботинки и обмотки на ногах (давно развалились у Авдюшина сапоги), но этого не видно, диванчик загораживает их ноги.

– Все? Когда будет готово?

И в разные места пошли два письма, не треугольнички, пришлось клеить конверты, и лежали в них две одинаковые фотографии, и стояли на конвертах фамилии двух женщин – Авдюшиной и Егорычевой.

5

Уехали совершенно неожиданно и для маленького городка, где стояли, и для себя. Получили приказ, а назавтра уже подан эшелон. Перед отправкой уложили свои парашюты, так что куда едут – сомнений не было.

Стучат колеса, мощно идет эшелон. Раскрыты обе двери, и приятный сквозняк гуляет по вагону. Все дальше идет эшелон, чтобы удобнее было десантироваться, все ближе к врагу, чтобы меньше было лететь.

Лейтенант сказал:

– При десантировании разное бывает, могут все эти каптерки и канцелярии пропасть. Нужно чтобы каждый знал на память домашние адреса всех остальных солдат из своего отделения, всех своих товарищей. Пока едем, выучить. В двадцать ноль-ноль командирам отделений доложить! Ясно?

И началось: Москва, Арбат, 12, квартира 22… Дмитриев… село Уклоново, Вышнерецкого сельсовета, Колобковского района… Карпов… город Арзамас… Колотилов… город Лисогорск, улица Челюскинцев, 14, квартира 3… Авдюшин… Воронеж… деревня Кустовка… Хабаровск…

А поезд все шел и шел…

Подъезжали к большой узловой станции. Поезд замедлил ход, и было непонятно, остановится он или протянет мимо на такой скорости. Они все стояли у двери вагона и смотрели – на соседнем пути остановился другой эшелон, он тоже, судя по всему, шел на фронт, только, наверно, не в том направлении, а может, и в том же самом. И солдаты с того, другого эшелона, стоя в вагонах или внизу, около них, смотрели на этот медленно катящийся состав.

Неизвестно, непонятно, как взгляд Николая наткнулся на высокого сутуловатого человека, стоящего внизу у вагонов. Он стоял спиной к проходящему поезду, но Николай мгновенно почувствовал, понял, вспомнил, что где-то встречал его, где-то видел эту сутуловатую спину. Сверху Николаю были видны лейтенантские погоны на плечах человека, и это как будто мешало ему вспомнить что-то до конца.

– Лейтенант! – крикнул вдруг Николай срывающимся голосом.

Тот обернулся, и Николай увидел знакомое, такое близкое, что он сам поразился, загорелое рябое лицо и недоумевающий, ищущий взгляд.

– Музыкантов!

Он увидел Николая и всего одно мгновение не понимал, кто это.

– Авдюшин!

А в это время машинист передвинул рычаг, кочегар подкинул угля в топку. Поезд плавно, но сильно прибавил ходу, стало ясно, что он здесь не остановится.

В степи, в небольшой роще, которая маскировала их, они отрыли неглубокие землянки и ждали приказа, летной погоды.

– Сидим у неба и ждем погоды, – сказал Алеша.

Парашюты их были уложены, противотанковые ружья, боеприпасы, а также пулеметы и минометы из других рот были упакованы в ПДММ. Все было готово. И они жили в напряженном ожидании: ложась вечером, они не знали, что ждет их завтра. И в душе у Алеши жила тревога, но вместе с ней ясная уверенность в том, что все окончится хорошо – с ним во всяком случае.

Поодаль стояло несколько белых мазанок, слышались женские голоса, но там расположился штаб, комендантский взвод, и соваться туда не имело смысла.

Объяснили задачу, и взводный напомнил:

– Кроме немцев, там две дивизии власовцев. Так что если кто и говорит по-русски, это не значит, что он наш. Ясно?

Стали прибывать «дугласы». Сначала один сделал круг и пошел на посадку, ему выложили букву «Т» – посадочный знак, – он плавно, как лыжник с горки, съехал на равнину, подрулил к тополям, стал под ними.

За ним второй, третий, четвертый.

Около белых мазанок появились летчики. Они были словно из другого мира, эти аристократы войны, в своих кожаных куртках, шлемах, унтах, с висящими ниже колен большими планшетами. Николай и Алеша пошли туда, к хаткам, и Алеша завороженно смотрел на летчиков. Один из них, совсем молодой, сняв шлем, сидел на каком-то ящике и пил молоко из кринки.

– Хочешь молока? – спросил он Алешу и, когда Алеша отказался, допил все.

Подошел другой, постарше, и угостил их папиросами. Не табаком, а настоящими папиросами «Казбек». Какого звания были эти летчики, неизвестно, потому что были они в кожаных куртках без погон, но, конечно уж, офицеры.

– Ты посмотри, какой подсолнух, – сказал старший летчик, – как блюдо все равно. Надо бы Валерке привезти…

– А у вас сын? – спросил неожиданно Алеша. – Вот и у младшего сержанта, – он кивнул на Николая, – сын…

– Да, сын, – ответил летчик, не заинтересовавшись сыном Николая, – сын у меня, Валерка. У нас, у летчиков, многие так сыновей называют – Валерий. В честь Чкалова…

Стало вечереть. Подъехали грузовики с обмундированием. Что еще такое? Ротный вскочил на машину, стал наверху, в кузове, расставив ноги.

– Слушать внимательно! Всем известно насчет власовцев? Сейчас получите ватное обмундирование – брюки и фуфайки. Во всей нашей оперативной группе, начиная от рядового и кончая генералом, не будет ни одного человека в шинели. Все слышат? Ни одного нашего человека в шинели! Если кто-нибудь в шинели будет кричать: «Свои!» – или что еще, бей без разговору: это враг! Получить новое обмундирование!