Сашенька

Катенька жадно листала показания, отпечатанные еле видным шрифтом на 15 листах, каждый из которых был помечен слабой корявой подписью Сагана. Как странно, подумала она: эти едва заметные штрихи пера — все, что осталось от некогда полных жизни участников трагедии. Она попыталась представить их себе во плоти и крови — и невольно мороз пробежал по коже.

Потом она обнаружила листок бумаги с пометкой:

«Извлечение из показаний Вениамина (Бени) Лазаревича Гольдена: приложение к делу Александры Цейтлиной-Палицыной».

Писатель Беня Гольден.

Катенька слышала о нем, о его шедевре — рассказах о гражданской войне в Испании. Она стала читать:

« Б. Гольден: Используя развратные методы соблазнения Мата Хари, Александра Цейтлина- Палицына сначала совратила меня, пригласив в редакцию под предлогом заказа статьи для своего журнала, а позже склонила меня к развратным встречам в номере 403 гостиницы «Метрополь», который Литфонд забронировал для приезжих авторов, сотрудничающих с «Советской женщиной», где она работала редактором.

Под маской новой советской женщины Цейтлина- Палицына призналась мне, что является агентом охранки и троцкисткой, и попросила представить ее офицерам французской разведки, которые завербовали меня в Париже в 1935 году, когда я приезжал на Международный конгресс писателей в составе советской делегации.

Она уже завербовала своего дядю Менделя Бармакида, члена Центрального комитета ВКП( б) , а я завербовал другого ее родственника — Гидеона Цейтлина, чтобы он помог мне спланировать убийство товарищей Сталина, Молотова, Кагановича и маршала Советского Союза Ворошилова на ужине в Сашенькином доме, обрызгав ядом пластинки, к которым будет прикасаться товарищ Сталин. Первая попытка, совершенная в ее доме, когда товарищ Сталин приезжал к Палицыным на дачу на майские праздники в 1939 году, провалилась, потому что мне не удалось обработать граммофон…

Свидетели: следователь по особо важным делам ГУГБ НКВД Б. Родос».

Катеньку затошнило. Значит, Беня Гольден, этот талантливый элегический писатель, перевернул все с ног на голову и во всем обвинил Сашеньку. Может, это из-за показаний Гольдена арестовали Сашеньку?

Как он мог? Слова Гольдена казались просто нелепыми, однако датированы они были 6 июня, еще позже, чем показания Петра Сагана. Катенька поспешно перевернула страницы. Она читала минут пятнадцать. После довольно живописного коллажа из печатей, треугольных, квадратных и круглых, красных и синих, она прочитала документ, составленный на полгода позже:

«Канцелярия Главного военного прокурора, 19 января 1940 года

Предварительное следствие по делу террористической шпионской группы Цейтлиной- Палицына- Бармакида завершено, можно передавать в суд…

Направлено в Военную коллегию Верховного Суда СССР 21 января 1940 года».

Катенька почувствовала нервное возбуждение, как будто 21 января 1940 года перед судом должен был предстать кто-то из ее родственников. Сашенькины глаза вопросительно смотрели на Катеньку с фотографии. Максим был прав: эти старые бумаги таили много трагедий, здесь были живые чувства и живая боль. Что ждало людей на этом суде? Сашенька выжила или умерла?

Катенька нетерпеливо перевернула еще один листок. Больше страниц не было.

— Пять минут! — сказал «павиан», барабаня пальцами по столу. Катенька заметила, что он читает журнал для болельщиков «Манчестер юнайтед». Она записала основные данные и новые имена: Беня Гольден — известный писатель. Мендель Бармакид — забытый аппаратчик.

Гидеон Цейтлин — писатель. Катенька протянула руку за делом Палицына. Сначала фотография Сашенькиного супруга и друга Сатинова Ивана Палицына — анфас, профиль: крепкий, спортивный мужчина, довольно симпатичный, настоящий русский пролетарий, рабочий-путиловец; густые седеющие волосы, раскосые татарские глаза. Но на снимке глаза его были черными, а губа рассечена. Наверное, его били, подумала Катенька. На Иване была разорванная гимнастерка НКВД.

Она посмотрела ему в глаза и увидела… усталость, презрение, злость, но никакого страха или беспокойства, как в глазах жены.

— Четыре минуты, — напомнил «павиан».

Она просмотрела его биографию. Он был шишкой в ЧК, охранял самого Ленина в Петрограде и Москве в 1917–1919 гг. Шагая по трупам своих начальников в период репрессий, он наверняка и сам нес долю ответственности за эти репрессии — до того дня, как…

Катенька нашла постановление об аресте, незадолго до ареста жены… Именно поэтому он не выглядел испуганным, а злым и усталым: да, он знал, что его ждет, но устал от процедур, которые знал назубок. Что с ним случилось? Она читала и перечитывала дело, записывала даты, пыталась проследить хронологию.

Вроде бы говорилось много, но трудно было что-либо из этого толком понять: выражались привычным в то время «эзоповым языком» — иносказаниями. Она пролистала назад: Палицын стал признаваться 7 июня, продолжал в июле, августе, сентябре. Он тоже предстал пред судом.

— Время вышло, — сообщил «павиан».

— Прошу, еще секундочку! — Она пролистала несколько страниц, перепрыгнула к концу дела. Ей необходимо было выяснить, что произошло с Палицыным.

Она нашла подписанное признание:

«Обвиняемый Палицын: Я признаю себя виновным в шпионаже в пользу японской и немецкой разведок, служил Троцкому и планировал террористический заговор против руководства Советского Союза».

Но в его деле не было приговора — и нигде не упоминался ни Сатинов, ни их общее прошлое.

Она записала в блокнот даты и вздохнула; ей хотелось плакать.

Почему? Из-за людей, которых она даже не знала?

— Тут нет приговора, — вслух сказала она. — Может, их не расстреляли, может, они живы?

— В деле сказано, что они погибли? — спросил полковник. Она отрицательно покачала головой. Тогда… — Он встал и потянулся.

— Но тут много чего в деле не хватает, товарищ полковник. Никаких подробностей приговора. Может, Палицыных отправили в лагеря, а после смерти Сталина реабилитировали? Я хочу просмотреть еще документы. Хочу выяснить, что стало с этими людьми.

— Это такая игра, девушка? Возможно, вам повезет.

А возможно, и нет. Я передам вашу просьбу своему начальнику, генералу Фурсенко. Я всего лишь маленький винтик. — Внезапно Катенька почувствовала грусть. Она все еще не выяснила, почему Сашеньку и ее мужа отдали под суд. Признание ротмистра Сагана было сделано уже после их ареста. Катенька не поверила рассказу Бени Гольдена о его любовной связи с Сашенькой. Может, и россказни Сагана — тоже вымысел? И она не понимает, какое это имеет отношение к Сатинову. Когда Катенька пододвигала папку с делом Сашеньки через стол полковнику, она случайно перевернула пустой листок, где расписывались те, кто изучал дело. На обратной стороне были нацарапаны фамилии начиная с 1956 года — ее сердце учащенно забилось: Ираклий Сатинов.

«Павиан», послюнявив палец, стал перелистывать страницы и проверять, все ли документы на месте.

У Катеньки появилась еще пара минут. Она открыла дело Ивана Палицына, кое-что привлекло ее внимание.

Написанный от руки приказ от 4 мая 1939 года:

« Совершенно секретно

Капитану госбезопасности Зубенко, спецтехгруппа ГУГБ Немедленно организовать наблюдение в пределах Москвы за тов. Цейтлиной- Палицыной Александрой Самойловной, редактором журнала «Советская женщина», Петровка, 23, и организовать прослушивание в номере 403 гостиницы «Метрополь». Докладывать лично мне, копий не делать».

Катенька не могла отвести глаз от подписи. « Иван Палицын, комиссар госбезопасности второго ранга».

Сашенькин муж.

Потом Катенька шла по московским улицам — вниз, мимо Большого театра, к Кремлю. Она сжимала свою тетрадь, а глаз скользил по бесчисленным киоскам, набитым пиратскими компакт-дисками, сенсационными брошюрками с историческими «открытиями», американской порнографией, итальянскими журналами с описанием жизни «звезд».