Возвращение

— Что еще случилось? — спросила она. — Не говори, что кому-то снова нужна твоя помощь!

— Не ходите никуда, мой зять! — подхватила Нанетт. — Вы же не собираетесь всю ночь провести на ногах?

— Думаю, так и будет. Тут уж ничего не поделаешь. Наш приятель-булочник обжегся. И, судя по всему, сильно. Я иду к нему. Думаю, это ненадолго. Возьму с собой медицинский саквояж.

Только теперь Мари заметила, что супруг полностью одет и обут. Это было вполне в его духе — он собрался так, чтобы никого не побеспокоить. Как только они оба вышли в вестибюль, Мари поцеловала его в губы.

— Любовь моя! Счастье, что не все наши вечера такие, как сегодня! Ты возьмешь выходной, и очень скоро!

— Мари, тебя послушать, так мне давно пора на пенсию… Но я ведь еще не так стар! И спать мне совсем не хочется. Возвращайся к нашим очаровательным гостьям, дорогая.

— Я только что рассказывала о своей юности. Эти воспоминания навевают на меня печаль, — тихо проговорила Мари. — Да и Нанетт еще немного — и заплакала бы. Впрочем, она плачет всякий раз, когда вспоминает о Пьере и о «Бори».

Адриан сочувственно кивнул. Потом потрепал жену по щеке и вышел. На улице дул порывистый ветер и все еще шел снег.

Мари какое-то время постояла, опершись спиной о створку тяжелой двери, потом прошла в кухню, где все ожидали ее возвращения. За это время у Нанетт переменилось настроение. Камилла предложила ей немного повязать, и она отозвалась ворчливо:

— Нет, вязать я не стану! В последнее время у меня немеют пальцы. Раз песен больше не будет, я подремлю немного.

Мари заметила, что она сложила руки поверх голубого полотняного фартука. Потом голова ее склонилась вперед, подбородок уперся в грудь. Она и правда задремала.

— Моя славная Нан так и не оправилась после смерти Пьера, своего единственного сына! — шепотом сказала она. — Дайте подумать, сколько бы ему сейчас было лет? Да столько же, сколько и мне! Мы оба родились в 1893 году.

— У вас с ним прекрасные дети! — сказала Мари-Эллен. — Это самое главное. Мне очень приятно было повидаться с Лизон, Полем и Матильдой вчера на мессе. Почему они так быстро уехали?

— Я тоже думала, что застану Матильду у вас сегодня вечером, — добавила Амели. — В школе мы были лучшими подружками. Я так по ней скучаю!

— И я тоже! Но теперь у них у каждого своя жизнь, — отозвалась Мари. — Лизон и Венсан торопились вернуться в «Бори».

Камилла решила, что наступил подходящий момент для игры «в годы», которая ей очень нравилась. Она с нетерпением ждала своего тринадцатилетия, поэтому ее очень интересовало все связанное со временем.

— Сколько нам будет в 1946-ом? — спросила она, лукаво улыбаясь. — Говори, Мари-Эллен!

— Мне исполнится девятнадцать! Мама пообещала подарить мне новое платье.

— Теперь вы, Жаннетт и Амели!

— Мне будет уже двадцать два, — сказала Амели. — Будущий год станет годом моей свадьбы, самого главного для меня события. А Жаннетт исполнится двадцать.

Мари с улыбкой на устах подхватила игру дочери:

— В апреле нашей Лизон исполнится двадцать восемь, а Поль в ноябре задует на пироге двадцать семь свечей! Он пообещал, что приедет на свой день рождения в Обазин. И мы пригласим вас на этот праздник, девушки!

— И в первую очередь Мари-Эллен! — добавила Камилла. Она твердо придерживалась плана соединить судьбы дочери мясника и своего брата.

— Конечно, я приду. — Мари-Эллен усмехнулась, догадываясь о подоплеке такого рвения. — Ты сбила меня со счета, дорогая. Я как раз думала о Матильде, которой в сентябре будет двадцать четыре. Она тоже собирается замуж, если, конечно, ее жених будет держаться молодцом.

Амели улыбнулась шутке. Им ли не знать, какой авторитарной и вспыльчивой бывает красавица Матильда!

— Папе исполнится пятьдесят восемь, но он до сих пор очень красивый! — заявила Камилла. — Мама, есть ведь еще родственник, о котором ты никогда не говоришь. Макарий, твой кузен. Нан сказала мне сегодня утром, что он был настоящим бандитом!

— Макарий? — со вздохом переспросила Мари. — Бандит — это еще не то слово! О нем даже вспоминать не стоит.

По взгляду матери Камилла поняла, что ей эта тема неприятна, и потому сконфуженно замолчала. По телу Мари пробежала дрожь. Племянник Амели Кюзенак Макарий всегда слыл порядочным мерзавцем, а во времена оккупации избрал для себя роль палача. Никогда она не давала никому, даже Адриану и Нанетт, повода заподозрить, какую подлость совершил Макарий два года назад, шантажируя ее. Ей не хотелось ни с кем делиться этой гнетущей тайной, этой душевной раной, которая никогда не затянется. Однако она сочла нужным уточнить:

— Кстати, это именно Макарий выгнал нас из «Бори»! Мой отец умер, не узаконив мое положение посредством завещания. И этот негодяй решил, что хозяин дома теперь он. Приехал судебный исполнитель и выгнал нас с Пьером и тремя детьми. Нан и Жаку тоже пришлось съехать, потому что условия, на которых им предлагали остаться на ферме, были кабальными. И тогда я написала преподобной матери Мари-де-Гонзаг, новой настоятельнице приюта. Она тотчас же предложила мне место учительницы и квартиру. И вот мы с тяжелым сердцем уехали из «Бори», взяв с собой личные вещи, кое-какую посуду и мебель…

— И поселились на маленькой улочке, которая спускается к каналу, тому самому, что вливается в воды Корреза! — заключила Камилла. — Нанетт мне ее показывала.

Мари встрепенулась:

— Я ведь не упомянула о Леони, моей подруге! Когда мы были в приюте, я заботилась о ней. Когда же я стала старше, то приехала в Обазин и забрала ее с собой. Леони! У нее были такие красивые голубые глаза! Моя сестра по духу… Она очень хорошо училась и потом смогла стать медсестрой. Вы помните ее?

— Леони? — отозвалась Жаннетт. — О да, это наша милая сестра Бландин! Когда я посещала занятия в приютской школе, она преподавала нам основы гигиены и первой медицинской помощи. Она была такая красивая! Я не знала, что раньше она жила с вами…

Мари набрала в грудь побольше воздуха, прежде чем продолжить рассказ.

— Леони погибла во время войны, она была в отряде маки. И ей пришлось вынести ужасные пытки… Бедняжка, она посмертно награждена орденом, как и многие другие мужественные люди, которые сражались с врагом…

Камилла навострила ушки. Обычно в семье такие разговоры велись в то время, когда она уже была в постели. Родные несколько раз вскользь упоминали о страшной смерти тети Леони, и девочка слышала слова «гнусное насилие» и «жестокие издевательства». Матильда отказалась объяснить, что это значит, Лизон тоже. И только Поль сказал, что немцы расстреляли Леони, но перед этим долго «допрашивали» ее, стремясь узнать об отряде сопротивленцев, членом которого она была, но Леони ничего им не сказала.

— Мне так хотелось, чтобы она была рядом с нами в дни всеобщего ликования, когда война закончилась! — добавила Мари. — Помнится, Эдмон Мишле вернулся из Дахау — одного из многих лагерей смерти. Это была суббота, второе июня 1945 года. Какая толпа собралась на железнодорожном вокзале! Тысячи людей пришли его встретить! Брив с радостью и волнением ожидал человека, который стал живым символом сопротивления жителей Корреза нацистскому режиму. Те, кто выбрал путь борьбы, пережили настоящий ад! И вот, стоило только Эдмону Мишле, все еще одетому в робу заключенного, выйти из поезда, как его подхватили на руки, засыпали цветами… Он был региональным главой Объединенных сил Сопротивления. Гестаповцы арестовали его в феврале 1943 года.

Мари-Эллен поспешила добавить дрожащим от волнения голосом:

— Папа рассказывал, что мсье Мишле — настоящий герой! Он раздавал листовки с призывами к сопротивлению за несколько часов до знаменитого выступления генерала де Голля!

— О, вы говорите о генерале! — громко подхватил Адриан, который энергичным шагом вошел в кухню. — Дамы, поговорим о генерале! Если бы не он, что бы теперь с нами со всеми было? До сих пор жили бы под немецким сапогом… Как я посмотрю, вы от песен перешли к обсуждению политики. Выходит, как только меня вызывают к пациенту, вы, пользуясь моментом, переходите к серьезным разговорам…