На лобном месте

Вскоре пришли и такие песни, как "Москва-- Одесса" ("...я лечу туда, куда не принимают...") или "Товарищи ученые!"

"Товарищи ученые!" -- не только издевка над бестолковщиной. Не просто сатира нравов. Воссоздан вживе и образ "руководящей" России. Психологический портрет власти на местах, которая, как и центральная, позволяет себе вещать о том, о чем и понятия не имеет; это уж прежде всего!

Товарищи ученые! Доценты с кандидатами,

Замучились вы с иксами, запутались в нулях... Представитель власти, конечно, -- опытный демагог, в речи его звучат и посулы приравнять ученых к героям колхозных полей:

Вы можете прославиться

почти не всю Европу, коль

С лопатами проявите вы свой патриотизьм... И укор со скрытой угрозой тем, кто забыл о главной партийной заботе, корни извлекая "по десять раз на дню":

...Ох, вы там добалуетесь, ох, вы доизвлекаетесь,

Пока сгниет, заплесневеет картошка на корню... И -- откровенная лесть:

Эйнштейны драгоценные. Ньютоны ненаглядные,

Любимые до слез... -- лесть, которая, в его подсознании, соседствует со словечком иного звучания -- кагал...

...А то вы всем кагалом там

набросились на опухоль... И вдруг из добродушного увещевателя выглядывает погоняла, крутой надсмотрщик:

Значит, так: автобусом до Сходни доезжаем,

А там рысцой и -- не стонать!.. Отдал приказ и заколебался, а ну как эйнштейны драгоценные пошлют его ко всем чертям! Отговорятся тем-этим. Знаем мы их!

И уж он лепит, что в голову придет. Подобно Никите Хрущеву, который обещал к семидесятому году догнать Америку по молоку и мясу и всех переселить в коммунизм уже в этом поколении:

Товарищи ученые! Не сумлевайтесь, милые,

Коль что у вас не ладится. Ну, там не тот аффект.

Мы мигом к вам заявимся с лопатами и вилами,

Денечек покумекаем и -- выправим дефект... Немудрящая вроде бы песенка, а как точно схвачен образ "народной власти", которая готова и эйнштейнов в телеги запрягать, лишь бы ей по шапке не дали.

Владимир Высоцкий в своих последних песнях стал перекликаться с Галичем и в обличении тех, кто, по Галичу, "умывает руки".

...Они сочувствуют слегка

Погибшим,

но -- издалека... И не только с Галичем перекликается Высоцкий. Эта тема возникает, вспомним, и в стихах Ю. Даниэля о либералах, и в записках Эдуарда Кузнецова, на которых еще задержимся.

Идущие впереди оглядываются, порой уже из-за решетки оглядываются и... вдруг видят... пустоту. Трагедия современного демократического движения, лишенного массовости, становится все более частой темой прозаиков и поэтов.

В поэзии Владимира Высоцкого немало стихов огромной социальной и образной силы ("Охота на волков"), где он как поэт в первом ряду. Третий, но -- не лишний.

Но вот... уходят и поэты. Окуджава пишет прозу. Галич вытолкан из России. И -- погиб.

Похоже, Владимир Высоцкий ощутил, каждой клеткой тела ощутил ответственность, которая легла на его плечи. Его творчество начинает меняться кардинально. В новых песнях, случается, нет ни иронии, ни пересмешек. Это песни-плачи. Плачи о России. Так явились "Очи черные", -пожалуй, самая сильная и страшная песня его, в которой звучит отчаяние.

Отчаяние борца:

Лес стеной впереди.

Не пускает стена... Отчаяние затравленного, едва спасшегося:

От погони той даже хмель иссяк.

Мы на кряж крутой на одних осях... Отчаяние сына, вернувшегося в родную глубинную Русь, которая не откликается, хоть умри! не откликается на зов:

...Есть живой кто-нибудь? Выходи! Помоги!..

Никого. Только тень промелькнула в сенях,

Да стервятник спустился и сузил круги...

Кто ответит мне, что за дом такой?

Почему во тьме? Как барак чумной.

Свет лампад погас, воздух вывелся.

Али жить у вас разучилися?

Двери настежь у вас, а душа взаперти.

Кто хозяином здесь? Напоил бы вином.

А в ответ мне: "Видать, был ты долго в пути

И людей позабыл. Мы всегда так живем.

Траву кушаем, век на щавеле.

Скисли душами, опрыщавели.

Да еще вином много тешились.

Разоряли дом, дрались, вешались...

Я коней заморил, от волков ускакал.

Укажите мне край, где светло от лампад.

Укажите мне место, какое искал.

Где поют, а не стонут, где пол не покат...

О таких домах не слыхали мы.

Долго жить впотьмах привыкали мы... Поэзия Владимира Высоцкого сомкнулась, как видим, с высокой прозой. "Пелагея" Федора Абрамова, чистая, работящая Пелагея, бакенщик-певец Егор из "Трали-вали" и очерствелая Дуся из "Запаха хлеба" Юрия Казакова, и они, и многие окрест -- "скисли душами..."

Об этом стонет и проза, и поэзия. Зазвучала и эта песня самого знаменитого ныне, бесстрашного поэта-песенника России*.

Россия поет, подчас не ведая и имени авторов, песни поэтов-лириков Клячкина ("Не гляди назад, не гляди..."), Городницкого ("Над Канадой небо сине..."), Визбора ("Серега Санин"), Анчарова ("Парашюты раскрылись и приняли вес..."), поражающую неожиданной образностью своей смертной темы, непоэтичной темы -- расстрела воздушного десанта:

..Автоматы выли,

как суки в мороз,

Пистолеты стреляли в упор.

И мертвое солнце

на стропах берез

Мешало вести разговор... Давно популярен Кукин со своим паводком туристско-романтических песен: "А я еду, а я еду за туманом. За туманом и за запахом тайги".

А потому "за туманом", поясняет сам Кукин в другой песне, что

...сбывшимися сказки не бывают,

Несбывшиеся сказки забывают... Ни один вечер молодежи не обходился в свое время без сердито-ироничной песни киноактера Ножкина, песни-протеста против насильственной "коллективизации" душ:

...А на кладбище все спокойненько... К сожалению, глубинная Россия меньше знает Юлия Кима, кумира студенческих аудиторий, поэта мудрого, ироничного, желчного, создавшего целый стихотворный цикл о "стукачах" и подобные ему.

Язвительнее Кима, наверное, никто не высмеивал "духовный монолит" советского общества, в котором, по красным датам, "интеллигенты и милиционеры единство демонстрируют свое..."; никто не обличал убийственнее патриотов-красносотенцев, которые

...обвинят и младенца во лжи.

А за то, что не жгут, как в Освенциме,

Ты еще им спасибо скажи.С каждым годом появляются имена все новые, жертвенно-бесстрашные, талантливые. Одни, как в стрелковой цепи, падают, другие выходят вперед: идет и идет нескончаемая народная магнитофонная революция, единственная "перманентная революция", которая, наверное, только и возможна на этой измученной земле. (VI

6. ВАСИЛЬ БЫКОВ

Хрипловатые ленты магнитофонной революции спасали от иссушающей юбилиады тысячи душ. Прежде всего, стали прививкой от гадины-радио (выражение Эдуарда Кузнецова, философа и зэка).

Политика выжженной земли снова дала осечку. И не только из-за паводка стихов-песен. Вряд ли этот весенний разлив заполнил бы для читающей России духовный вакуум, углубленный вскоре разгромом "Нового мира", если бы не одно обстоятельство...

Десять лет назад, во время хрущевского похода на литературу, эстафету сопротивления подхватил воскрешенный Бабель. И отчасти -- Платонов.

Юбилиада, то грохоча, как пустая консервная банка, то лязгая танковыми гусеницами, возродила на затоптанном, выжженном литературном поле... самый еретический роман ХХ века -- "Мастер и Маргарита" М. Булгакова. Таковы парадоксы истории...

Косноязычный полковник в отставке, который обогатил литературоведение категориями "Ай-ай-ай!" и "Не ай-ай-ай!", назначенный в свое время главным редактором журнала "Москва", чтоб его придушить, отнять у Московской организации, панически боялся, что пустой журнал никто не будет покупать. Тогда конец карьере.

Полковник неделями не выходил из запоя: тираж журнала падал. Катастрофически... Кто-то подсказал ему: ждет своего часа булгаковский роман. Напечатаешь -- положишь в карман читателей "Нового мира".