Том 2. Мелкий бес

Спросили глаза:

— Что вы бегаете? Чего ищете?

Забегали глазенки, засуетились, говорят:

— Да так себе, понемножечку, полегонечку, нельзя — помилуй, надо же — сами знаете.

И были гляделки: тусклые, нахальные. Уставятся и глядят.

Спросили глаза:

— Что вы смотрите? Что видите?

Скосились гляделки, закричали:

— Да как вы смеете? Да кто вы? Да кто мы? Да мы вас!

Искали глаза глаз таких же прекрасных, не нашли и сомкнулись.

Песенки

С виду он был так себе, забулдыга, — шлялся но улицам и дорогам, засиживался в кабачках, засматривался на веселых девиц, и ничего не было у него сбережено, а потому и почет ему был маленький.

Только иногда выйдет он на перекресток, и запоет, — и такие слова он знал, что всё ему тогда окликалось, — и птицы в лесу, и ветер в поле, и волны в море.

А собачка-пустолаечка говорила:

— Плохо, плохо! Все это пустяки.

А хитрая лисичка говорила:

— Плохо, плохо! Это он все о земном, а Бога то и позабыл.

Ну что ж такое! Зато все живое ему окликалось: и птицы лесные, и волны морские, и рыскучие ветры.

Дорога и свет

Шли с возами люди по длинной степной дороге и только звезды озаряли им путь.

Ночь была долгая, и привыкли глаза их к мраку, и различали они все неровности и повороты пути.

Но долог был путь, и скучно стало юному путнику.

Он сказал:

— Надо зажечь побольше фонарей, и осветить дорогу, и скорее пойдут лошади, и мы скорее достигнем цели.

Поверили ему люди, зажгли фонари, и, — мало им было того, — наломали ветвей, наделали факелов, разложили костры, много заботились об освещении пути.

Лошади стали, — ничего, думали путники, — догоним после.

И озарились ясным светом окрестности, а звезды померкли, и увидали путники, что их путь не единственный: многие отделялись от него тропы и дороги, и каждая тропа и дорога казалась кому-нибудь самою короткою.

Перессорились попутчики и разбрелись, и солнце застанет их на разных дорогах и далеко от цели.

Два стекла

Одно стекло увеличивало, другое — уменьшало.

И первое стояло над каплей воды и говорило другому стеклу:

— Страшные большие существа носятся и пожирают друг друга.

Другое смотрело на улицу и говорило:

— Маленькие человечки мирно беседуют, и проходят, все проходят…

Первое сказало:

— Мои остаются. Боюсь, что доберутся они и до человечков.

Но второе сказало:

— Человечки уйдут…

Лампа и спички

На столе стояла лампа.

С неё сняли стекло; лампа увидала спичку, и сказала:

— Ты, малютка, подальше, я опасна, я сейчас загорюсь. Я зажигаюсь каждый вечер, — ведь без меня нельзя работать по вечерам.

— Каждый вечер! — сказала спичка, — зажигаться каждый вечер, — это ужасно!

— Почему же? — спросила лампа.

— Но ведь любить можно только однажды! — сказала спичка, вспыхнула, — и умерла.

Капля и пылинка

Капля падала в дожде, пылинка лежала на земле.

Капля хотела соединиться с существом твердым, — надоело ей свободно плавать.

С пылинкою соединилась она — и легла на землю комком грязи.

Та самая

Шёл поезд, и шел всё в одну сторону. И был там пассажир, который должен был выйти на той самой станции, где ждали его лошади и друзья.

Пассажир был нетерпеливый, на каждой станции выходил и спрашивал:

— Это — та самая станция?

А ему отвечали:

— Нет, еще не та.

И, наконец, он заснул в вагоне. Спал долго, видел очень приятные сны.

Вдруг проснулся, а поезд стоит. Пассажир побежал на платформу, спрашивает:

— Это — та самая станция?

А ему отвечают:

— Нет, уж не та.

И скоро поезд пошел дальше, а пассажир сидел в вагоне, и плакал.

Равенство

Большая рыба догнала малую, и хотела проглотить. Малая рыба запищала:

— Это несправедливо. Я тоже хочу жить. Все рыбы равны перед законом.

Большая рыба ответила:

— Что же, я и не спорю, что мы равны. Коли не хочешь, чтоб я тебя съела, так ты, пожалуй, глотай меня на здоровье, — глотай, ничего, не сомневайся, я не спорю.

Малая рыбка примерилась, туда-сюда, не может проглотить большую рыбу. Вздохнула, и говорить:

— Твоя взяла, — глотай!

Хрыч да хрычовка

Жили-были хрыч да хрычовка.

Жил хрыч пятьсот лет, хрычовка — четыреста.

Получал хрыч большую пенсию и отдавал ее хрычовке на расходы.

Хрыч носил фуфайку на теле, хрычовка чернила волосы фиксатуаром.

Хрыч нюхал табачок и ходил в баню париться, — хрычовка ела конфетки и ходила в русскую оперу.

Пошел раз хрыч в баню, парился, парился, запарился, умер на полке.

Пошла хрычовка в оперу, вызывала певца, кричала, кричала, закричалась, умерла на галерке.

Схоронили хрыча да хрычовку.

Тужить не о чем: будут хрычи, будут и хрычовки.

Самостоятельные листья

Сидели листья на ветке, на прочных черешках, и скучали. Очень неприятно: птицы летают, кошки бегают, тучи носятся, — а тут сиди на ветке. Качались листья, старались оторваться. Они говорили друг другу:

— Мы можем жить самостоятельно. Мы созрели. Не все-же нам быть под опекою, сидеть на этой глупой старой ветке!

Качались, качались, оторвались, наконец, упали на землю, и увяли.

Пришел садовник, вымел их с сором.

Одежды лилии и капустные одежки

В саду на куртине росла лилия. Она была белая с красным, красивая и гордая.

Она тихо говорила пролетавшему над нею ветру:

— Ты осторожнее. Я — царственная лилия, и сам Соломон премудрый не одевался так пышно и красиво, как я.

Неподалеку, в огороди, росла капуста. Она услышала лилейные слова, засмеялась, и сказала:

— Этот старый Соломон был, по-моему, просто санкюлот. Как они одевались, эти древние? Прикроют кое-как наготу халатом, да и воображают, что вырядились по самой лучшей моде. А вот я выучила людей одеваться, уж могу себе чести приписать: на голышку-кочерыжку первую покрышку, рубашку, на рубашку стяжку, на стяжку под-одежку, на неё застежку, на застежку одежку, на одежку застежку, на застежку пряжку, на пряжку опять рубашку, одежку, застежку, рубашку, пряжку, с боков покрышку, сверху покрышку, снизу покрышку, не видать кочерыжку. Тепло и прилично.

Злая гадина, солнце и труба

Забралась в дом злая гадина, людей покусала и повыгнала, углы запакостила и осталась жить: понравилось ей в доме.

Люди плакали, да ничего не могли сделать.

Сказало им солнце:

— Я вам помогу. Злая гадина боится света.

И послало в окна дома свои лучи.

Злая гадина зашипела, закрыла все окна черными ставнями, и уж ни один солнечный луч не мог войти в дом. А которые попали, те умерли.

Тогда сказала труба:

— Солнце не помогло, дай-ка я попытаюсь помочь. Злая гадина любит тишину, и не выносить звука.

И труба затрубила во всю мочь.

Сквозь черные ставни, сквозь толстая стены пробились трубные звуки.

Зашипела злая гадина, уползла.

Люди вошли в дом.

Только долго еще оставался в доме скверный дух от злой гадины.

Мухомор в начальниках

Жил на свете мухомор.

Он был хитрый и знал, как устроиться получше: поступил в чиновники, служил долго, и сделался начальником.

Люди знали, что он не человек, а просто старый гриб, да и то поганый, но должны были его слушаться.

Мухомор ворчал, брюзжал, злился, брызгал слюной и портил все бумаги.

Вот один раз случилось, когда мухомор выходил из своей кареты, подбежал к тому месту босой мальчишка, и закричал: