Избранные произведения. Том 2

— Здорово! — не удержался молчавший все время Скукин.

— «Нога на голове» — вещь для всякого привлекательная, что и требовалось авторам. А когда они привлекут к себе внимание, станут писать так же гладко, как вы, Скукин.

— Я не пишу стихов, — краснея возразил Скукин.

— А все-таки пишете! — убежденно сказал Гоби. — И ничего в этом смешного нет — это весеннее цветение. Если бы у вас были перья, вы бы, поверьте, стихов не писали.

Все рассмеялись. Ирина, слушавшая Гоби с широко открытыми глазами, — громче всех.

— Я прошу вас не касаться моей персоны, — громко заявил Скукин.

— Не обижайтесь, милый! — просто успокоил его Гоби. — Для естествоиспытателя юношеские стихи и птичье оперенье — явления одного порядка.

— Нет! Если бы у вас были перья! — не унималась Инкова. — Посмотрела бы я на вас!

Она извивалась перед Скукиным, блестя глазенками, блестя зеленым своим платьем.

— Поедемте кататься, — тихо сказал ей Скукин.

— Девушки реже пишут стихи, — доканчивал Гоби, — потому что у них есть платья. Вы очень нехорошо одеты, — обратился он к Ирине, — разве можно брать такой серый цвет? Посмотрите на Инкову.

Ирина смутилась, опустила голову. Было уже поздно, Гоби пришел к концу вечеринки.

— Я с вами не спорю, — вдруг вскричал Волосов, — может быть, вы и правы. Все-таки Мадьяров отличный профессор. А в литературу рекламу допускать нельзя. Мы когда-нибудь поговорим об этом с вами. А теперь, знаете ли, спать пора. В зеве зевота.

Они с Гоби потрясли друг другу руки перед Ириной. Ирина заметила, какая волосатая, красная, мясистая рука у Волосова и какие тонкие, выхоленные пальцы у Гоби. В комнате опять поднялся шум и смех на прощанье, но Ирина только слышала тихий, отчетливый голос Гоби, просившего зайти к нему и учившего, как запомнить его адрес.

Название линии, номер дома и комнаты огненными знаками врезались в мозг Ирины. Гоби предложил ее проводить, она не позволила.

В детстве, когда толстая нянька, запыхавшись, прибегала из сада, крича: — Барышня, лед идет! — и на тонких ножках, по топким дорожкам сада, вдыхая пьяный запах от таявшей земли, бежала смотреть на вешний ледоход Ирина, — она бежала вот так же, как теперь, по осенним темным улицам огромного чужого города, и больше не было ей страшно, скучно, одиноко, потому что, как на реке проснувшиеся воды звонко ломают лед, вздымались в ней и неслись мощные волны неведомого чувства, внезапного и непобедимого, как весна.

Через несколько дней она зашла к Гоби и потом стала бывать у него, всегда ненадолго и всегда по зову жадного, неотвратимого влечения к нему.

Глава VI

Адам медленно ходил по дому своему. Поставил кактусы потеснее, чтоб в комнате было просторней, дал полный свет. Одну за другой принесли ему две больших корзины, одну с плодами, другую с вином. Запах яблок и дынь несся из первой, смешанной с влажным запахом свежей лучины, из которой была сплетена корзина. Адам отпускал мальчика, когда в открытой двери, виновато улыбаясь, показался Михаил.

— Ничего, что я так рано?

— Я рад, входите! Вы мне поможете хозяйничать, а я, укладывая яблоки и груши, поучу вас, как жить, не мешая друг другу. Ведь достаточно знать какую-нибудь часть жизни очень хорошо, чтобы хорошо знать ее всю. Очень у нас просто, несложно на земле.

— У нас, на земле… — повторил Михаил.

— Да, у нас, на земле. Если бы люди не забывали этого, они были бы добрей и чище. Пойдемте в столовую. Вы очень тонкий и безмускульный. — Адам вел его, обняв. — Вы запускаете отведенное вам помещение, — Адам оглянул его, — вовсе не плохое.

— Вы про это? — спросил Михаил, круглым жестом показывая на свое лицо, руки, ноги и туловище.

— Да, про эту самую обитель, недавно состроенную. Не пренебрегайте ею. А то хозяйка рассердится и уйдет.

— Хозяйка — это душа?

— Да. Милая у вас, простая, незатейливая хозяйка.

Михаил как ребенок надул губы. Он воображал себя натурой сложной и утонченной. Адам заметил его обиду и прибавил:

— Редкая хозяйка. Теперь такие все меньше и меньше встречаются. Давайте-ка развяжем корзину.

Они вдвоем подняли и поставили на стол тяжелую корзину с плодами. Адам ловко развязал веревку и открыл заскрипевшую крышку. Сладкой свежестью пахнуло от яблок, душистым теплом от дынь. Нежно запахли бананы, телесно-розовые, целой веткой лежавшие в своем углу. Рыже-зеленые, уродливые бергамоты, лежавшие рядом с ними, казались злыми зверями, такое стройное и чистое было тело бананов.

Адам принес несколько больших деревянных блюд и стал выкладывать яблоки, самые крупные и красивые показывая Михаилу.

— Яблоко самый выразительный плод земли. Оно питает, освежает и услаждает человека. Оно долго хранится. Оно странным образом действует на мозг, ободряя его и просветляя. Оно зреет медленно и потому скапливает в себе много солнечной энергии. Положим яблоки отдельно.

Михаилу казалось, что он в первый раз видит яблоки. Или это Адам Федорович умеет покупать такие крупные и спелые?

Адам, улыбаясь, вынимал все новые чудеса из корзины. Целыми гроздьями поднимал виноград, ярко-зеленый, продолговатый, потом желто-розовый, круглый, потом пахучий черный, густыми гнездами сидящий на ветках. Потом, как дикие, тупомордые звереныши, одна за другой показывались груши. Потом Адам вынул две ленивые, вытянувшиеся на солнце дыни золотого цвета с зелеными прожилками, с подпеками на боках и пролежнями.

— Измучились, бедные, — сказал Адам, поглаживая дыни, — воображаю, какое мученье дозревать в вагоне и на окне фруктовой лавки. Это все равно что если бы вас, Михаил, проходить университетский курс отдали к мещанину в кухмистерскую.

Наконец Адам вынул пук бананов. Нежно-розовые, они робко жались друг к другу.

— Как они хороши на дереве!

— Вы видели?

— Помню банан в Сиракузе, у источника Аретузы. Они висят такими ветками под самой кроной, со всех сторон ствола, в тени, любовно защищенные от излишнего зноя.

От изобилия плодов комната, уставленная кактусами, приобрела вид щедрого сада.

— Смотрите, как красиво! — воскликнул Михаил, снимая корзину со стола.

— Подделка под рай, — горько усмехнулся Адам, — тешимся, чем можем.

— Подделка? — переспросил Михаил огорченно, потому что весь Адам казался ему необычайно подлинным.

— Отдаленные намеки на рай, — поправился Адам и пояснил: — Вот в Сиене базар или ботанический сад в Палермо — это рай, — да что Сиена и Сицилия! У нас, в каком-нибудь Одоеве или Обояни, возможны самые радостные яблоновые рай. Только не видят этого тамошние мещане, не любят земли своей. Легко отрываются от нее. А душа человеческая бывает свободной и верной себе только в саду. Давайте достанем вино. У нас будет только красное.

И они стали доставать из второй корзины красные, грушевидные бутылки в плетенках. Алое, как молодая кровь, кьянти плескалось в них. На дне лежали тяжелые, темно-зеленого стекла бутылки с черно-красным кахетинским.

— Кьянти, — сказал Адам, показывая бутылку в плетенке на свет, — располагает к возвышенным беседам, к изящно начинающейся любви, к сладостной печали о любви, внезапно оборвавшейся. Кахетинское зовет к убийству, темной страсти, азарту, к жадности, разбою, насилию, захвату…

Адам тяжело взмахивал бутылкой с черно-красным вином.

— Зачем же его пить? — спросил Михаил.

— Ведь я рассказываю вам сказки, — улыбнулся Адам, — у вас, например, просто отяжелеет голова, и вы заснете.

Михаил недоверчиво вглядывался в выпукло-обычные, матовые глаза Адама, вдруг странно расширившиеся и заблестевшие.

В это время раздался звонок.

— Виктор, — сказал Адам и пошел открыть дверь.

Через минуту он ввел очень белокурого юношу, ниже себя ростом, большеголового, с лицом темнее волос, с голубыми глазами, выцветшими еще у предков, с немного неприятным узким ртом. Была у него привычка закидывать голову и держать большую красную руку за бортом ветхого, но очень чистого пиджачка.