Том 23. Статьи 1895-1906

Вы даёте себе клятвенное обещание молчать, всегда могильно молчать о требованиях на человека, которые заявляет кто-то где-то.

Вы достаточно наказаны.

Впредь вы не скажете, что на земле есть свободные места для людей.

Есть на свете довольно вульгарная, но очень верная поговорка:

«У всякого свой вкус — кто любит арбуз, иные же предпочитают свиной хрящик».

Я вспомнил эту поговорку, когда посмотрел, что читают канцеляристы [7].

Их литературный вкус отдаёт полное предпочтение «свиному хрящику».

Так, например, толстущие, скучнейшие, якобы исторические романы Георга Самарова, написанные тяжеловесным языком до тошноты точного немца и далеко уступающие как со стороны стиля, так и со стороны содержания творениям нашего графа Салиаса, взяты 80 раз в течение года, — каждая книга 10 раз.

Чем так полюбился канцеляристам Георг Самаров?

Семь книжек другого Георга — Георга Борна, бездарного подражателя Террайля, — взяты 42 раза.

И таким образом Борн, с точки зрения канцеляриста, так же интересен, как и Золя, 10 книг которого взяты 60 раз, и более интересен, чем Шпильгаген, 12 книг которого взяты 65 раз.

Бессмертные у нас, но давно уже забытые на родине Монтепен и Габорио читаются более, чем Ауэрбах, Жорж Занд.

Фламмарион, туманный мистик, бесшабашный фантазёр и «любитель риторики скучной», и сентиментальный подражатель Жорж Занд — Марлитт, вместе с Дюма-сыном, пользуются одинаковым почётом с Самаровым, — их тоже читают по 10 раз.

Компания!

Но всё-таки всем им предпочитается и более всех читается Гюго, одна книжка которого взята в году 17 раз!

Вторым по качеству, с точки зрения канцеляристов, следует Вернер, хотя тоже романтик, но уже совсем в другом духе: скучный, сладкоречивый и любитель добродетельных героев, добродетельных во что бы то ни стало и против всякой логики.

Бальзак, Флобер, Диккенс, Мопассан, Бурже, Эллиот, Мольер, Бомарше и много других величин европейской литературы пока ещё не существуют для господ канцеляристов…

Но они уже обзавелись Сю, Эберсом, Купером, Эмаром, Онэ и с удовольствием их почитывают.

Вообще отдел иностранных писателей в клубе канцеляристов печально беден, а пользование им до слёз смешно.

Конечно, библиотека ещё молода, но, приобретая книги, будет ли она помнить имена великих писателей?

И новые книги исправят ли литературный вкус читателя?

Вопрос туманный, и решение его в положительную сторону сомнительно…

Делу развития литературного вкуса у средней читающей публики могло бы сильно помочь устройство популярных лекций по истории литературы… Но это, конечно, лишь «пленной мысли раздраженье».

Ибо кто тот человек, который взялся бы устроить такие в высокой степени полезные лекции, и где то общество, которое откликнулось бы на его начинание?

Ах! На Набережной города Самары следовало бы устроить такую же вывеску, как у жигулёвского завода, и на этой вывеске написать:

Посмотрим на русскую литературу.

В ней первой величиной является…

Карнович!

Его читали 11 раз.

Он тоже исторический романист, и не знаю, кому из двоих — ему или Самарову — следует вручить пальму первенства за своеобразное понимание истории и за изложение скучным языком исторических анекдотов.

За Карновичем следуют: Мордовцев, Баранцевич, Мещерский князь-гражданин и Станюкович.

Все они одинаково интересны и прочитаны по десяти раз.

Есть ещё очень хороший писатель — крещёный еврей и юдофоб Сергей Сергеевич Окрейц — читан 9 раз.

Поучительно и занимательно…

Лейкина читали 8 раз.

Ещё бы, это такой смешной писатель!

Смирнова, Маркевич, Назарьева — две дамы в компании ярого консерватора, читаны по 9 раз.

Каждый том Достоевского взят по разику.

Тургенев — 4 раза.

А Неистович-Вральченко — 5!

Глеб Успенский взят 5 раз.

А Ясинский — 8!

8 книг Некрасова взяты 11 раз.

Каждую, значит, читало полтора канцеляриста.

Чехова читали в год пять раз.

Загоскина же и Авсеенка — по 8…

Будет!

Ясно — крупные русские писатели не в чести у средних читателей.

Знаете ли вы, читатель, что в Самаре есть «Корневильский рынок»?

Настоящий «Корневильский рынок», на котором всегда к вашим услугам:

Предлагающие вам взять их в качестве нянек, кухарок, горничных по цене от трёх рублей за месяц каторжной работы.

Предлагая свои услуги, они не поют, как в оперетке:

— а просто говорят:

— Барин! Не нужно ли вам какую-нибудь рабочую женщину?

Или:

— Барыня! Не требуется ли вам кого-нибудь для услужения?

По причине их простоты и жалобного тона их обращения, по причине полного отсутствия в их словах какой-нибудь гривуазности [9] и в их поведении опереточного жанра на них никто не обращает внимания.

И они уныло высиживают по двенадцати часов в сутки на холоде и под дождём в чаянии спроса на их руки.

Место их упорного сидения — угол Алексеевской площади и Дворянской улицы, на тротуаре, против дома Бахаревой.

Ранее они сидели в сквере, а теперь облюбовали себе как сборный пункт тротуар Бахаревой и ныне с полным удобством вымораживают из себя надежды на работу и на кусок хлеба.

Их спрыскивает дождь, посыпает снег, продувает ветер до мозга костей, но они всё-таки сидят и ждут.

Чем чёрт не шутит?

Среди них создалась легенда, что когда-то одна из них чуть-чуть не попали кухаркой в хороший, богатый дом и даже, наверное можно сказать, попала бы, но простудилась во время сиденья на ветре, под открытым небом, схватила воспаление лёгких и умерла ранее, чем успела окончательно переговорить с нанимателем относительно условий найма.

В эту легенду верят и ждут подтверждения её реальным фактом — путём найма на службу одной из них на глазах всех её товарок.

Они коченеют от холода.

Они немножко неделикатны от голода.

С шести часов утра они идут дрогнуть на холоде и ветре до шести вечера, и всё безуспешно — на рынке труда перепроизводство рабочих рук, и никто из нанимателей и работодателей не хочет взять одну из этих замерзающих женщин себе в услужение.

И они сидят день за днём, сидят и ждут работы, простужаясь, заболевая, уродуя себя.

Мимо них ходят, ездят, но всё это мимо них.

А они мокнут на дожде и удивляются.

— Почему это, товарки, не нанимают нас куда-нибудь? а? — спрашивают они друг друга.

Никто не знает почему.

Добрейшая управа!

Твори добрые дела!

Пора!

Дни выборов близки — чем помянут тебя преемники после того, как большинство твоих членов помрёт гражданской смертью, убитые чёрными шарами?

Прикрой крышей «Корневильский рынок» на Алексеевской площади!

Дай где-нибудь приют корневильским брюнеткам и блондинкам, ничем не защищённым от капризов самарской осени!

Осени крышей кухарок, нянек, мамок, горничных и других особ из категории «услужающих людей»!

Сунь их куда-нибудь в уголок!

Это было недавно, на днях.

Возвращаясь однажды вечером из редакции домой, я был остановлен робким возгласом: