Доносчик 001, или Вознесение Павлика Морозова

Печать сталинской эпохи рисует сцену суда с показательным цинизмом. На крик отца "Это я... Я! Твой батька!" Павлик, по словам журналиста Смирнова, заявил судье: "Да, он был моим отцом, но больше я его своим отцом не считаю". Эти слова в реальной жизни повторяли миллионы людей, проходя через допросы. Говорят, Трофим упал, услышав отречение сына. Губарев в отчете, опубликованном в "Пионерской правде", отделил чувства от убеждений: "Не как сын, а как пионер". "Пионерская правда" пошла еще дальше, назвав Трофима "бывшим отцом": "Вспомните речь Павлика на суде своего бывшего отца-подкулачника".

Поэт Боровин в 1936 году зарифмовал один из вариантов речи Павлика на суде:

Дяденька! Отец мой, - начал Павка,

Помогал проделкам кулака;

Помогал врагам, давал им справки,

Прикрывал их маской бедняка.

Да, теперь в колхозе всякий знает:

Он в совет пролез не зря,

И, как пионер, я заявляю:

Мой отец - предатель Октября.

Чтобы все кулацкие угрозы

Не страшили нас бы никогда,

Я отцу - предателю колхоза

Требую сурового суда...

Приговор вынесли поздно ночью. Журналист Смирнов в "Пионерской правде" писал: "Отца осудили и сослали на десять лет". Такой же приговор указан в Бюллетене ТАСС. Соломеин в книге указал, что отец получил не ссылку, а "десять лет строгой изоляции (то есть лагерей строгого режима. - Ю.Д.) с конфискацией имущества". Однако в документах говорится только о ссылке. В 1938 году в книге о Морозове Смирнов вдруг заявил, что отца осудили лишь на 5 лет. Дело в том, что в органах юстиции тогда были обнаружены "враги народа" и объявлено, что зря пострадало слишком много трудящихся. В соответствии с политикой данного момента писатель сбавил Трофиму срок.

За что был осужден Трофим Морозов? Почему приговор за подделку документов был столь суров? Отца Павлика официальная печать описывала черной краской. Писатель Анатолий Алексин в "Литературной газете" называл Трофима тупым, корыстолюбивым, ничтожным и жалким. Художник Дмитрий Налбандян в "Комсомольской правде" писал: "Звериный облик отца Павлика". Писатель Губарев, вначале находивший в нем нечто человеческое, через несколько лет в новых изданиях приписал Трофиму новые черты. Отец стал пьянчугой, а затем и вором: он крадет в ларьке конфеты и сам ест их, а Павлик гордо отказывается от угощения. Еще позже Губарев превратил Трофима в хитрого и злобного врага.

Между тем Трофим, по герасимовским меркам, был незаурядной личностью, его до сих пор поминают добром в отличие от его первой жены, которую в деревне не любят. "Трофим не только не пил, но и не выпивал, это все ложь, - говорила нам учительница Зоя Кабина. - Высокий, с красивой шевелюрой, стройный, хотя и полноватый, он был значительным человеком". Трофим был смелым солдатом в гражданскую войну, в боях за советскую власть дважды ранен. Оставленная им жена Татьяна говорила нам: "Восемь раз Колчак ранил его, жалко, что в девятый не убил". "Грамотный, авторитетный, - вспоминает Н.И., бывшая герасимовская жительница, - его избрали председателем сельсовета не так, как сейчас выбирают - единогласно и лишь бы не меня! а с обсуждением достоинств, с надеждой, что будет справедливым старостой".

Писалось, что несколько кулаков вытолкнули его в председатели, чтобы он укрывал их, но это неправда. Выдвигали его на собрании всей деревней, и долгое время он устраивал как народ, так и новую власть. Прежний председатель сельсовета проворовался. Учительница Кабина предложила на собрании избрать председателем Трофима Морозова. До самого ареста она была с ним в хороших отношениях и, стало быть, вряд ли могла, как писалось не раз, посоветовать его сыну донести.

Трижды переизбирался Трофим председателем, значит, крестьяне в нем не ошиблись. Благодаря уму и гибкости он умел находить среднюю линию между грубым давлением сверху и упрямым нежеланием мужиков делиться своим хлебом с большевиками. Трофим требовал оброка от односельчан, то есть выполнения поставок государству. Положение его было нелегким. Прибывавшие в деревню уполномоченные добивались от председателя сведений: сколько у кого земли, применяют ли наемный труд. Они сообщали об этом наверх, а оттуда поступали списки на раскулачивание. "Многих арестовывал он и отправлял в Тавду", писал Соломеин в первой книге. Крестьяне тоже угрожали Трофиму, что могут донести на его отца, что тот, будучи надзирателем в тюрьмах, издевался над большевиками, и тогда, мол, Трофима снимут с должности. Донос висел в воздухе.

Вместе с тем председатель сельсовета не очень шел на откровенность с уполномоченными, сдерживал чересчур агрессивных, готовых забрать хлеб подчистую. Трофим хитрил, преуменьшал сведения о запасах хлеба, научился давать туманные обещания в расчете на то, что присланного представителя сменит другой, более покладистый. И не ошибался: менялись они часто. "Выступая на собраниях, - писал Губарев в "Комсомольской правде", - он ратовал за колхозы, а дома подсмеивался над тем, что говорил на собраниях".

Но настал момент, когда сдержанность Трофима начала раздражать присылаемых сверху уполномоченных, и его решили убрать. В приговоре суда об убийстве Павлика обстоятельства дела Трофима звучат так: "...Будучи председателем сельсовета, дружил с кулаками, укрывал их хозяйства от обложения, а по выходе из состава сельсовета способствовал бегству спецпереселенцев путем продажи документов". Выходит, что он вышел из сельсовета до ареста! Мы не знаем, убрали ли его чиновники из района, или он сам отказался сотрудничать с советской властью. В любом случае именно конфликт с властями и послужил толчком к мести: заведению на него уголовного дела.

Рассмотрим поступок, за который его осудили. Тобольская губерния, куда входила Герасимовка, была постоянным местом ссылки. Сюда попадали осужденные разных категорий, но в конце XIX и в начале XX века - в основном за экстремистскую деятельность. По количеству политических заключенных эта губерния до революции 1917 года занимала первое место в России. В 1913 году большевистская "Правда" в статье "Бедствия ссыльнопоселенцев" писала: "Вместо ссылки получается казнь. Удивительно ли, что, несмотря на грозящую за побег каторгу, большинство старается бежать с места ссылки, часто предпочитая рисковать каторгой, чем медленно умирать в тундрах Сибири". Под влиянием ссыльных местные жители проникались ненавистью к существующим порядкам и оказывали содействие их жертвам. Бежал отсюда каждый второй-третий.

Разумеется, помощь беглецам местные жители оказывали чаще всего за деньги. Бежавшие без особых трудностей попадали за границу. В 1900 году журнал "Тюремный вестник" сообщал, что сибирскую ссылку высочайшим повелением отменили, а точнее - сократили на 99 процентов как наследие прошлого (вроде пыток и телесных наказаний), вредное для края. Ссылались лишь наиболее опасные представители подпольных организаций, в частности большевики. Сталина, например, арестовывали семь раз, ссылали пять раз, бежал он из ссылки четырежды. В разгар репрессий 30-х годов, после суда над Трофимом, страна официально праздновала 30-летие первого побега Сталина из сибирской ссылки.

Сосланные Сталиным в Сибирь крестьяне рвались на родину, не понимая, за что их привезли сюда. Число ссыльных поселенцев в советское время постоянно росло: в 20-е годы сюда везли казаков с Кубани, в 30-е - украинцев, в 40-е - латышей, и все время - русских. Находились и люди, готовые им помочь. Но то, что с точки зрения большевиков было гуманно вчера, ныне, когда они захватили власть, стало преступлением. В народе такая перемена взглядов не могла произойти быстро: ссыльные для сибирских жителей оставались страдальцами.

Царское правительство сравнительно мягко наказывало тех, кто помогал ссыльным. Теперь на них обрушились репрессии даже более жестокие, чем на самих беглецов. "В спецпоселках комендатуры следили за людьми, - вспоминает учительница Кабина. - Исчезает человек - сообщают, идут с собаками. Из Герасимовки тогда тоже выслали человек двадцать, и летом сосланные бежали сюда с Севера, жили в лесу, в шалашах, им тайно носили еду". Один из лагерей ссыльнопоселенцев находился в двадцати километрах к северу от Герасимовки. Здесь от голода и болезней в болотах умирали тысячи людей, привезенных с юга России. Им терять было нечего: кто не бежал, погибал в тайге.