Принц Уэльский

Нас никто не тревожил. Петенька звонил, исчезал, возвращался - кажется, почти всегда с добычей,- а самому ему позвонили только раз: "Дрель, ты? Здравствуй... Да, по двести двадцать. Рашида? Какая Рашида? Племянница? Почему против, пусть помогает... Только с условием: ко мне не водить, и чтоб даже не знала, где я нахожусь. Дай ей пару образцов подешевле. Привет!" Словом, мы жили спокойно, пока в его комнате и в моей не рухнул потолок.

К счастью, нас обоих дома не было, и мухопитомник также не пострадал. Дядя пригнал знакомых шабашников; те прохрипели, что за неделю управятся.

- Ништяк,- сказал нам дядя.- Сделаем навесные, лучше прежних. А вы до тех пор поживите по-советски, со всеми. Праскухин ничего не скажет. Он у меня теперь вот где! - И перед моим носом возник торжествующий кулак с побелевшими костяшками.- Будете по-прежнему вдвоем, в полулюксе...

Если бы он сказал - "в недолюксе", было бы точнее. Но против истины не попрешь: нам досталась единственная во всем общежитии комната с ванной и даже душем, откуда раз в неделю почти текла нехолодная вода.

Петенька сначала был очень недоволен, но потом смирился и даже обрадовался новому обществу, быстро перезнакомившись со всеми литераторами. Если мне он своих стихов не показывал (думаю, не хотел предстать передо мной в столь странной ипостаси), то им показывал: они ведь не знали, кто он. И, конечно, моя первая встреча с Петенькой на самом деле была не первой, просто ему было неприятно в этом сознаваться. Только одному человеку он проболтался насчет мух - и как раз тому, кому не надо бы: Глызину. Вообще этот Петенька был какой-то странный! То соблюдал миллион предосторожностей, то сразу доверялся понравившемуся собеседнику. Все-таки он занимался не своим делом.

Впрочем, я неточен. Глызин был слишком примитивен, чтобы понравиться Петеньке. Просто Глызин его обнадежил. Он был действительно популярен в изданиях определенного пошиба, а так как сей пошиб стал почти всеобщим - шел в гору и мог помочь. Лично я бы с ним никому не посоветовал связываться, но раз уже Петенька совершил ошибку, то с литературными мечтами пусть разбирается сам. Нет, я сказал ему пару раз, но хитрый Глызин держался с "богатеньким Буратино" довольно осторожно и раскрыл свою глызинскую сущность не сразу. А Петеньке, как я понял позже, очень хотелось найти другой выход... а не тот, который ему рисовался, и он всячески пытался обмануть себя, убедить, что он встретил того, кто ему нужен. Вот они с Глызиным и кружили друг возле друга, и каждый пытался извлечь свое. (А вообще Глызин тоже с завихрениями: напирает на то, что он выходец из низов и крестьянская душа, напившись же, посылает в Интернет сообщения, что он - свояк Луи Арагона.)

Их итоговый разговор я услышал благодаря нашему недолюксу. И при этом вовсю его проклиная: когда полчаса стоишь в чем мать родила, клацая зубами, и растираешь по телу жалкую струйку воды, убеждая себя, что принимаешь душ, тут не до благодарности. Меня было даже не слышно, так жалок был напор; а они решили, что в номере никого нет. Под конец их беседы я уже оделся и мог выйти, но каюсь: стало интересно дослушать.

Сперва это было звяканье.

- Когда пьешь пиво,- раскатисто гудел Глызин, садясь и, видимо, продолжая начатый на улице разговор,- советую снять носки и ботинки. Вот так... Ступня залог здоровья. Налить?

- Нет, я буду ликер,- сказал Петенька, садясь тоже.

- Учись пить с людьми, Петруха! Это тоже залог. Пускай не здоровья, но кой-чего... посерьезнее. Я вот не зря говорю, что ты не совсем наш человек.

- А почему это? (Явно звук отвинчивающегося колпачка фляги с ликером.) Кто тебе, собственно, нужен?

- Мне? Мне никто не нужен,- заверил Глызин, глотая (и в этот миг будучи самым правдивым человеком на свете).- Но уж если ты поглядываешь в сторону наших курсов, то полгодика у станка или хотя бы туши говяжьи поразгружать тебе было бы оч-чень нелишне... Все большие люди с этого начинали - у нас по крайней мере.

- Туш я вижу достаточно,- мрачно сказал Петенька.- Вообще мне кажется, прошли те времена...

- А ты перекрестись, когда тебе чего-нибудь кажется,- благодушно посоветовал Глызин.- Сразу помогает.

Пауза.

- Почти как у Пушкина,- вновь заговорил Петенька.- "Не торговал мой дед блинами, не ваксил царских сапогов"... Только навыворот.

- Пушкина я читал,- очень серьезно сказал Глызин.- Представляешь? Другие им восторгаются, а я взял и прочел... Всего. Интересно стало: вправду ли он так велик, как говорят? Ты никогда никого не пробовал читать с целью проверки, а?

- Что ты хочешь этим сказать? - с интересом спросил Петенька.- Проверка не удалась? (Он, видно, уже не ждал от Глызина чего-нибудь интересного. И напрасно: Глызин совсем не глуп.)

- Пач-чему же?.. Удалась. Умный мужик! - (В щелку я увидел, как Глызин, зажмурившись - не то от Пушкина, не то от пива,- мотает бородой.) И вредный... Я только тогда и понял, Петяша, почему наш русский царизм сто лет спустя полетел к чертям. По доброте своей. Я бы на месте Николая не декабристов раздавленных повесил, а в первую голову его... Пушкина.

- Ты... что? Серьезно? - пролепетал Петенька.- Ты... что?

- Выпей пива,- еще раз предложил Глызин,- лучшее средство от обморока. Я ж сказал: на месте царя. А не на моем. Я - скромный Глызин и никому не желаю зла! Предлагаю смочить этот лозунг...

Звяканье.

- Но это только половина дела,- подчеркнул незлобный выпивающий, откинувшись на спинку стула.- Царь его не просто пощадил. Он его назначил первым поэтом России, что было второй ошибкой. Знаю, знаю, не вякай, глас народа и всё такое... И все-таки царь мог не признать этот глас. А он признал. А раз признал, значит, назначил. Заверил, так сказать.

Глызин глотнул пива и продолжал:

- Библейские времена... патриархальные... "Дай мне голову Иоанна Крестителя на блюдечке"... Нам бы туда, а? Умница Бенкендорф пытался не устраивать скандала с Лермонтовым - куда там... тогда еще никто не дорос до великой диады: "Уничтожай или не замечай". И Советская власть не доросла. А в итоге мы сегодня имеем массу проблем, которых могли бы не иметь.

- "Мы"? Кто это - "мы"?

- Серьезные люди,- вот кто. С тех самых курсов, куда ты метишь... Да вот хоть меня возьми! Я написал роман о жизни русских эмигрантов в Америке...

- А ты разве был эмигрантом? - наивно сказал Петенька.- Мне кажется, это такая тема, что нужно самому хлебнуть...

- Чего нужно хлебнуть, я те уже битый час твержу, премудрый пескарь! Ты слушай дяденьку да мотай на ус... У меня на двести пятьдесят страниц текста восемьсот шестнадцать раз употреблено слово "дерьмо".

- За исключением названия?

- Само собой... Подели-ка! Рекорд, которого русская проза еще не знала! И здесь, вот в этом самом здании, создатели нашего салона мне аплодировали стоя! Но ведь то элита, а ты возьми простого, неискушенного читателя. Ну врач, учитель, ИТР... Откроет он мою книжку, почитает, потом в Пушкина полезет или в Булгакова какого-нибудь и начнет квакать: "А так не говоря-ат... А нас так не учили..." Нет у них пока смелости поглядеть правде в глаза.

- Давай хоть я погляжу...- сказал Петенька.- Ты это о чем?

- Всё о том же! Поравняйся на улице с любыми мужиками, которые даже не ругаются, не машут руками, не бьют себя в грудь, а просто спокойно базарят. Что ты услышишь?

- Мат,- сказал Петенька.

- Мат! - повторил Глызин, крякнув.- Наш, исконный, корневой! Без которого тот же Пушкин не признавал русской речи!

- Это где же он такое говорил?

- А в "Онегине" своем: что без грамматической ошибки, мол, речи русской не люблю... Что такое мат с точки зрения официально-бюрократической? Ошибка! И только дурак не поймет, что где грамматическая - там и лексическая, и какая хошь... Так что классика за нас. Но всё равно и Пушкин, и вся его команда - от Лермонтова до Чехова - нам сегодня в прежнем, устаревшем виде не нужна... До сих пор мешают, представляешь? А теперь представь, как же они мешали несчастным властям при жизни! Их надо вернуть народу! Переработать все эти запылившиеся Полные собрания в новом стиле. Тогда и нам легче будет... Понял идею?