Рудин

еныч, - продолжала Дарья Михайловна, обратясь к Пигасову, - по-вашему, все барышни неестественны? У Пигасова губы скрутились набок, и он нервически задергал локтем. - Я говорю, - начал он неторопливым голосом - он в самом сильном припадке ожесточения говорил медленно и отчетливо, - я говорю, что барышни вообще о присутствующих, разумеется, я умалчиваю... - Но это не мешает вам и о них думать, - перебила Дарья Михайловна. - Я о них умалчиваю, - повторил Пигасов. - Все барышни вообще неестественны в высшей степени - неестественны в выражении чувств своих. Испугается ли, например, барышня, обрадуется ли чему или опечалится, она непременно сперва придаст телу своему какой-нибудь эдакий изящный изгиб (и Пигасов пребезобразно выгнул свой стан и оттопырил руки) и потом уж крикнет: ах! или засмеется, или заплачет. Мне, однако (и тут Пигасов самодовольно улыбнулся), удалось-таки добиться однажды истинного, неподдельного выражения ощущения от одной замечательно неестественной барышни! - Каким это образом? Глаза Пигасова засверкали. - Я ее хватил в бок осиновым колом сзади. Она как взвизгнет, а я ей: браво! браво! Вот это голос природы, это был естественный крик. Вы и вперед всегда так поступайте. Все в комнате засмеялись. - Что вы за пустяки говорите, Африкан Семеныч! - воскликнула Дарья Михайловна. - Поверю ли я, что вы станете девушку толкать колом в бок! - Ей-богу, колом, пребольшим колом, вроде тех, которые употребляются при защите крепостей. - Mais c'est une horreur ce que vous dites la, monsieur1, - возопила m-lle Boncourt, грозно посматривая на расхохотавшихся детей.
-----------------------------------------------------------------------
1 Да ведь это ужас, что вы говорите, сударь ( франц.).

- Да не верьте ему, - промолвила Дарья Михайловна, - разве вы его не знаете? Но негодующая француженка долго не могла успокоиться и все что-то бормотала себе под нос. - Вы можете мне не верить, - продолжал хладнокровным голосом Пигасов, - но я утверждаю, что я сказал сущую правду. Кому ж это знать, коли не мне? После этого вы, пожалуй, также не поверите, что наша соседка Чепузова, Елена Антоновна, сама, заметьте сама, мне рассказала, как она уморила своего родного племянника? - Вот еще выдумали! - Позвольте, позвольте! Выслушайте и судите сами. Заметьте, я на нее клеветать не желаю, я ее даже люблю, насколько, то есть, можно любить женщину; у ней во всем доме нет ни одной книги, кроме календаря, и читать она не может иначе, как вслух - чувствует от этого упражнения испарину и жалуется потом, что у ней глаза пупом полезли... Словом, женщина она хорошая, и горничные у ней толстые. Зачем мне на нее клеветать? - Ну! - заметила Дарья Михайловна, - взобрался Африкан Семеныч на своего конька - теперь не слезет с него до вечера. - Мой конек... А у женщин их целых три, с которых они никогда не слезают разве когда спят. - Какие же это три конька? - Попрек, намек и упрек. - Знаете ли что, Африкан Семеныч, - начала Дарья Михайловна, - вы недаром так озлоблены на женщин.