Стихи разных лет

А я пребуду в благостыне днем...

О, ведьма, сгинь навечно, присно, ныне!

20.11.81

ФОРМУЛА УСТАЛОСТИ

Вчера я рыгал от любви изобилия - так сильно "любили"!

Сегодня рыдаю: Забыли! Забыли!

Как будто зарыли.

А завтра - кто знает - какая оказия, быть может, и горе постигнет abrasion, и буду я снова шататься, обласканный продажными глазками!

О, Боже! Возьми у меня половину наполовину, оставь мне навеки печальную мину, пусть пес не покинет!

Друзья изменили,

Талант - в изоляции

Да нет девальвации!

И слово покорно наденет ошейник, идя на прогулку; и критик-мошенник из подворотни прогавкает гулко.

Я вывел сегодня усталости формулу, пока неоформленно, что мало создать, надо много страдать, страдаю упорнее!

Стихи не писались, глаза не смотрели, а главное - чувства стирались.

И мысли старели, лукавили.

Но кончилось бремя заемных пророчеств, и я отвергаю как пошлости почесть, есть вера, а главное

Я вынесу больше и фальши, и - площе; и лозунгом выйдет однажды на площадь стихов моих новых заглавие!

30.11.81

Гнилая осень и зима гнилая...

И за окном опять собаки лают, их будоражит каждый силуэт, по всей округе снова света нет.

Лишь освещен один плакатик скромный, что экономика должна быть экономной, и что во имя будущих побед совсем неплохо поубавить свет.

4.12.81

МАТЕРИНСКОЕ ПИСЬМО

Написала мне мать письмо.

Вновь меня во всем укоряла.

Мол, ничто не пойдет само.

Мол, сыночек, успехов мало.

Хоть и дожил до сорока, своего заповедного срока,

Но нужна ли твоя строка?

Что стрекочешь ты, как сорока?

Долбишь клавиши день-деньской.

Ждешь, пождешь от критики реплик.

Сыт по горло, поди, тоской.

Понапрасну одежку треплешь.

Возвращался б скорей домой.

Как соседи кругом, трудился.

Повстречался с какой вдовой да сошелся али слюбился.

Жил бы дружно, своей семьей, шелестел бы кроссворд в газете, отдыхал бы весь день седьмой, если б слушал всегда советы.

И ещё попросила прислать чаю, сыру, немного масла...

Что я ей могу написать?

Что ещё ожидаю счастья, что советы все трын-трава; никому они не помогут.

Если взяли стихи права, то затягивают, как омут.

И пошел я купить билет, и месил декабрьскую слякоть, чтобы сбросить вериги лет и, как мальчик, опять поплакать по несбывшемуся вчера, не свершившемуся сегодня...

Не притворство и не игра этих слез порыв благородный, этот простонародный жест, брызги смахивающий ладонью.

И не надо напрасных жертв, блудный сын не смирен юдолью.

Не согбен я ещё в кольцо.

Ничего, что слегка поплачу, да не прячу свое лицо, как и душу свою не прячу.

Не шуршу в уголке тесьмой, бандероли не шлю, как прежде.

Написала мне мать письмо.

Все мы долго храним надежду.

12.12.81

Ты живешь мгновеньем длинным, жизнь прекрасная моя.

Чистишь зубы "Поморином" и мечтаешь про моря.

А потом спешишь скорее на работу, в институт; каждый день на день стареешь, так с тобой хозяин крут.

Вдоль стальных трамвайных линий мы с тобой сам-друг бежим ранним утром, утром зимним, утром сизо-голубым.

22.12.81

Что предскажет, что сулит спутанность ладонных линий?

Принимаю "эринит", тем спасаюсь от Эринний.

Словно когти сердце рвут на невидимые части, а ещё цыганки врут про невиданное счастье.

Значит, в чем-то виноват...

Приоткрой, Зевес, завесу...

Сердце в тысячи карат бриллианта больше весит.

Я по городу иду.

Что вокруг не замечаю.

У эпохи на виду встречу славе назначаю.

22.12.81

ГОЛУБОЙ АЭРОПЛАН

А.Б.

Однажды ночью в исступленье зверском мне рассказать хотелось о Каменском...

"Кому бы это надо? Ну, кому?" - так думал я, и лишних слов не тратил, и на машинке не стучал, как дятел, поскольку света не было в дому.

Я был тогда варягом деревенским, гостил на даче у друзей, в избе, вернее...Что мне о своей судьбе вдруг размышлять, тем паче о Каменском?!

Он был, как говорят, поэт "не мой", хоть я молчал об этом, как немой.

А ночь была темна и молчалива, хотелось - нет, не балыка и пива, а дружеской бессонной болтовни, когда слова - не стертые монеты, когда свергаешь все авторитеты, когда сверкают истины огни.

Но, право, я заговорил красиво, то бишь неточно...Как бы красоту той ночи передать мне? На лету звезды мелькнувшей вспышка осветила мне жизни воплощенную мечту; то, что я в людях восхищенно чту.

За русской печью на диване старом дышал хозяин - нет, не перегаром, поскольку мы не привезли вина - дышал, наверно, чаем и вареньем, бурчал сквозь сон - морочили виденья, как говорил я, ночь была темна.

С ним рядом - я воображал неловко - спала жена (ей утром снова в путь), и было нетактично заглянуть в её такую милую головку; обычно наши споры об искусстве во мне рождали тягостные чувства.

Я думал, что за годом год проходит, и н и ч е г о во мне не происходит, одни и те же мысли крутят круг; меж тем как совершенствуется явно и прозу пишет все сильней подавно её неподражаемый супруг.

Перечитал строфу, и стало грустно, какой-то лед в словах; рокочет речь, но постоянно в ней картавит желчь; и та вода, и то же, вроде, русло, но вместо ожидаемой картины живой реки - комок болотной тины.

А, впрочем, ночь воистину была не говорлива вовсе, не бела, и ходики на стенке не шуршали, и мыши не скрипели по полам, и сумрак с тишиною пополам затушевали прочие детали.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Явилось утро громким разговором за русской печью ( с тыльной стороны

Я, в миг один досматривая сны, очнулся вдруг охальником и вором, и от стыда - как в стынь - затрепетав, вмиг понял, что в прозреньях был не прав).

Друзья мои, как водится, п р о щ а л и с ь.

Наказы. Просьбы. Умиляет малость того, что указует в людях связь.

Не надобно особенных материй, вот разговор о гипсе и фанере, а жилка вдруг на шее напряглась.

Я вышел к ним, отекший и лохматый.

О чем-то буркнул. В сторону отвел глаза. Присел за небогатый стол.

Опять в окно скосился виновато и швыркал чай, заваренный н е т а к, себе внушая, что и чай - пустяк.

Чай выпил. Застегнул рубашки ворот.

Мы вместе с Аней возвращались в город,

А Ленька оставался дня на три - читать, писать... В журнал сдавалась повесть, а я в избе забыл нарочно пояс, чтоб не копилась сумрачность внутри.