Литконкурс Тенета-98 (сборник рассказов)

Я могу еще понять, что мы выросли из казаков-разбойников, но как мы могли вырасти из разговоров? Почему теперь все молчат? Я звоню Мишке, мне говорят, что у него бизнес и по воскресеньям он тоже работает, я звоню Артуру, его тоже нет, он с женой пошел в театр. Благородное занятие, ничего не имею против, я тоже люблю свою жену, но я не видел Артура уже три месяца. Эгоизм? Может быть. Я все понимаю, не надо меня упрекать. Да, сейчас надо крутиться, зарабатывать деньги, их не дают просто так. Поэтому, чтобы много зарабатывать, надо много работать, а оставшееся время надо отдавать жене. Но не вытекает ли из этого, что я увижу Артура только на пенсии? Ладно, он хотя бы занимается околонаучной деятельностью, и, даст бог, не отупеет к старости. Мишке намного хуже, бизнес согнет ему пальцы, но распрямит извилины, и на пенсии с ним будет не о чем говорить.

Все очень хитро устроено, я не вижу своих друзей, но общение мне необходимо. Может в клуб какой-нибудь пойти? Демократия демократией, но не могли же все развалить, должны же были хотя бы следы остаться.

Был я как-то раз в клубе... резьба по дереву. О, что там за люди! Каждый - Рембрандт стамески. Каждый таланта неимоверного. Ну, да бог с ним, с талантом, я бы им простил это. Однако, когда каждый рядом с каждым - сошка, плевок на асфальте, и в резьбе по дереву ничего не понимает, есть повод призадуматься. Пришел туда новый человек, может, не дерево резать, а о жизни разговаривать. Нет бы помочь мне освоиться, сразу сказали, что по дереву резать я не умею. А я и не претендовал, честно сказал, не учился я еще этому. И сразу услышал много интересного: талант нельзя приобрести, с ним надо родиться, настоящий художник в необструганной доске уже видит будущую картину, руки должны сами все делать, и даже, прямой поток сознания на доску. Сознание, кстати, куда только не течет. И все это с помпой, с чувством, с расстановкой. Я терпеливый и терпимый, я все бы стерпел, но каждый считал своим долгом повторять мне это с частотой раз в пять минут. Я ждал, не первый раз новичок, думал, со временем все придет в норму, ко мне привыкнут... Привыкнуть то они привыкли, да вот только, оказалось, что у них в принципе там такое общение исповедуется, споры без аргументов о том, кто самый лучший резчик на планете. Походил я туда и бросил.

Бросил. Далеко полетел. Я окурок лет десять уже тренируюсь выбрасывать, с тех пор, как переехали сюда. Тлеющая искорка разрезает пространство темного коридора, ударяется о стекло и падает в банку из-под кофе. Также какая-то невидимая преграда удерживает мир от ядерного апокалипсиса, и если вдруг стеклянная стена окажется вымыслом, и американские ракеты вместе с почвой Ирака заденут честь России, я уже не буду сожалеть о том, что не вижу Мишку с Артуром, зато каждая пойманная крыса будет казаться мне невероятной удачей.

Пора возвращаться, Нинка сейчас ужин начинает готовить, помогу ей овощи нарезать для салата, а через пару часов снова пойду в подъезд за рассветом.

Откуда что берется

- А еще я читал, что в нашем правительстве уже одни инопланетяне, а настоящих всех давно уже подменили, - сказал Семенов, бережно снимая с полочки перед окошком четыре кружки благоухающего пива.

- Да, не инопланетяне, - возразил ему Бабышев, - евреи одни. Точно, смотри, Чубайс, Черномырдин, Гайдар...

- И этот тоже еврей? - поразился Зорин и отрыгнул всем своим стодвадцатикилограммовым телом.

- Точно, еврей, - отрезал Бабышев, - посмотри на его морду. И губами он все время чмокает.

- А евреи все так чмокают? - с опаской спросил Зорин. Он очень уважал своих приятелей за эрудицию и боялся ставить их слова под сомнение.

- Не все, но он точно еврей.

Семенов сдул пену на летний столик, уже давно потерявший свою белизну, и с чувством сказал:

- А по-моему - инопланетяне. Так в одной газете написали, зачем им врать?

Бабышев уже начал огромными глотками вливать в себя пиво и был настолько затянут этим процессом, что не мог от него оторваться, но и оставить слова своего наивного друга без ответа он тоже не мог, и поэтому начал гневно мотать головой.

Зорин пил неторопливо и с интересом ждал продолжения дискуссии. А Семенов вообще обходился без глотков и втягивал в себя пиво непрерывным потоком, за что пользовался в своей среде особым уважением - нетривиальные умения ценились.

Первую кружку раньше всех осушил Бабышев и сразу же ринулся в бой:

- Ты же на них посмотри. Они же все друг за дружку держаться. Только в их среду попадешь, так они тебя враз сожрут. И хитрые. Говорит с тобой, улыбается, вроде, друг-товарищ, а сам только и думает, как бы тебя обжулить и к себе в Израиль с деньгами рвануть. Мне вот скрывать нечего, у меня широкая русская душа нараспашку. Вот он весь я! - Бабышев развел руки в стороны, открывая взорам товарищей заляпанный и потертый пиджак с одной оторванной пуговицей, - мне нечего скрывать, - повторил он, - и стыдится нечего. А все потому что... Бабышев начал вспоминать, почему же это ему нечего стыдиться.

- Инопланетяне тоже все друг за дружку, - вставил Семенов, а Зорин согласно кивнул.

Через пару часов Бабышев, Зорин и Семенов распевали нестройным трио "... и за борт ее бросает... ". Пятнадцать кружек пива уже находились между гаражами в десяти метрах от пивной, это место играло роль общественного туалета для завсегдатаев палатки, а еще пять-шесть кружек покоились в их желудках, но на волю пока не просились. Жизнь била ключом.

На следующее утро Семенов проснулся в своем обычном состоянии, с дурным настроением и больной головой. Отработанным за многие годы жестом, он свесил руку с кровати, нащупал заранее подготовленную бутылку пива, открыл ее об металлическую спинку и вылил ее содержимое себе в рот. Настроение не улучшилось, но головная боль начала стихать. Полежав несколько минут, Семенов решил, что уже готов вставать. Это ему удалось, хотя и не без труда, он поплелся в ванную с целью совершить ежедневный ритуал неаккуратного сбривания растительности с лица.

В ванной он немного постоял перед зеркалом и потянулся к бритве, при этом немилосердно скребя гениталии. От гениталий он плавно перешел к животу и вдруг какое-то непривычное чувство заставило его оторвать взгляд от зеркала. Взглянув на живот, Семенов выронил бритву из рук и издал звук, напоминающий попытки повешенного закричать. Весь живот был черным. Граница почернения проходила в нескольких сантиметрах от сосков, дальше чернота спускалась вниз, исчезая под трусами, с боков она заканчивалась в районе подмышек. Семенов в ужасе сдернул трусы, опасаясь за свое мужское достоинство. Там было все в порядке, если не считать черноты, которая, впрочем, не доходила даже до середины тазовой кости.

Однако, после минутного размышления, Семенов подумал, что уже и этого достаточно, чтобы впасть в панику. По этому поводу он выпил успокоительного, которое он держал на крайний случай (деревенский, 76 градусов), и направился в поликлинику.

Всю дорогу в автобусе его била мелкая противная дрожь, и преследовала мысль, что инопланетяне, видно, перепутали его с кем-то из правительства, или, того хуже, начали вторжение на Землю. Когда он вышел из автобуса, его посетила мысль, что, может быть, инопланетяне тут не причем, а просто он болен какой-то редкой болезнью. Семенов начал вспоминать, не говорили ли по телевизору чего-нибудь об эпидемиях с похожими симптомами. Вроде, не говорили. В очереди он подумал, что, может, он чем-нибудь испачкался. Но расстегнуть рубашку, чтобы проверить это, он не решился. Поэтому он просто сидел и думал, что выйдет очень неловко, если врач ехидно спросит его: "а вы мыться не пробовали".

Наконец, пришла его очередь. Врач производил впечатление интеллигентного и знающего человека, каких Семенов очень уважал. Он даже подумал, что зря он так долго не ходил в поликлинику и не познакомился с этим человеком раньше.

- Фамилия? - вежливо спросил врач.

В ответ Семенов протянул ему талончик.