Великий розенкрейцер

, в которых, может быть, и мало было древнего, египетского и восточного, но которые дамам все же очень понравились.

Эти таинственные египтянки, очевидно, обладали большими способностями: они прекрасно умели говорить по-французски и объясняли молодым адепткам всю свою родословную. Оказалось, что каждой из них, несмотря на видимую их юность, по нескольку тысяч лет и что они уже существовали и так же точно танцевали во времена первых фараонов.

Когда наконец все удовольствия были окончены, Лоренца улыбнулась и весело сказала:

– Я должна извиниться перед вами, мои дорогие гостьи, быть может, вы недовольны, и, конечно, имеете на то право, вы, наверное, ожидали гораздо большего, гораздо более серьезного. И вот ваше первое посвящение окончилось хорошим ужином, музыкой и танцами! Я обещала вам первый урок магии; если вы недовольны этим уроком, покиньте ложу Изиды; если довольны – я готова всегда, по первому вашему желанию, продолжать подобные уроки!

Прекрасная Лоренца все милее и милее улыбалась. Ее хорошенькие глаза так и ласкали всех этих адепток, и горячая маленькая рука, украшенная дорогими кольцами и браслетами, крепко сжимала их руки. Вся фигура Изидиной жрицы дышала очарованием и симпатичностью.

Не нашлось ни одной из тридцати шести адепток, которая бы выразила ей свое неудовольствие. Все оказались в восторге и от посвящения, и от урока магии – одним словом, от всего этого вечера. Горячими рукопожатиями и поцелуями благодарили страсбурские дамы графиню Калиостро, прося ее только об одном, чтобы заседания великой ложи Изиды происходили как можно чаще.

Она обещала им это.

Было уже три часа ночи. Дамы поспешили снять с себя свои туники и переодеться в те платья, в которых сюда приехали…

Адептки египетского масонства вернулись домой совсем очарованными. Дамской ложе Изиды предстояло в Страсбуре прочное процветание.

XIII

После подобного рода проделок и великолепно организованных зрелищ Калиостро оставался в полном спокойствии своей совести. Он искренне находил, что не делал этим никому вреда, а напротив – доставлял глупым людям удовольствие, а себе, кроме удовольствия, и пользу.

Но он не мог избавиться от одного ощущения, находившего на него почти всегда после таких удовольствий, даже если они оканчивались не только морочением людей, но и доводили его самого до вдохновения, до самообмана – он утомлялся, ему становилось душно в этой низменной, мертвой атмосфере. Все лучшие стороны его духовного организма болезненно трепетали и требовали для себя простору, требовали деятельности в иной, высшей сфере.

И он спешил в эту иную, высшую сферу. Он запирался в самых далеких, никому не доступных комнатах своего отеля, соединенных маленькой дверцей с его спальней и будуаром Лоренцы. Здесь, чувствуя близость любимой женщины и в то же время в полной тишине, в полном уединении, он оказывался окруженным грудами книг, бумаг и всевозможными предметами, необходимыми для производства различных химических опытов и работ.

Он сбрасывал с