Цвет и крест

Ростовщик. Он такой же двойной по вере и по делам своим, как Герасим, но Великий Пан Герасима претворяет, как у ребенка, в гармонию заветы новый и древний. У ростовщика заветы распались, и мы видим зверя рядом с Христом. Его лицо, когда спокойно, миловидно: тонкое, с розовыми пятнами на тонкой коже, глаза влажные; в гневе, налетающем мгновенно, это лицо преображается, глаза становятся сучьими, зубы оскалены. Одет он в заталысканное пальто с лисьим воротником, совершенно съеденным молью.

Мастеровой. Духовный сын Герасима Евтеича, борец за общественность, самоучка, домогатель, прототип партийного работника из меньшевиков.

Дюжий парень. В пьесе он один раз и на один момент выдвигается из толпы, как гора, не говорит ни одного слова и одним ударом (действием) прекращает весь путаный спор заветов. Он страшен безмолвием, и бессловесная роль его хотя и на один момент, но велика.

Евпраксия Михайловна. Дальняя родственница Герасима Евтеича, та русская Марфа, пекущаяся о мнозем, но не мещанка, как Марфа Евангельская, и своей бесконечной заботливостью и попечением о людях ставшая столь угодной Христу, что ныне вновь Он, может быть, из чувства деликатности не стал бы сопоставлять ее с Марией как существо низшей природы. Таких старушек можно видеть в будни у вечерни, когда, кроме них, нет никого в церкви. Летом в Ельце они одеваются в мантильку, которой очень удобно скрыть недостатки костюма, зимой в тальму.

Моряк и Химик. «Моряком» в Ельце называется шатун-пропойца; «химиком» – пропойца с изобретательностью. Насмешливая пара от цинического нигилизма.

Малые люди. Голова, поп, диакон, шибай, печной подрядчик, торговец чижами и прочие – не требуют пояснения.

Сцена.

В правом углу небольшая деревянная лавка Герасима, от нее в глубину рыбный ряд, в конце которого пожарная каланча. Налево – край базарной площади, назади которой угол Шатра, одна сторона угла против площади, другая против линии рыбного ряда.

Раннее утро. Подморозило. Крыши подсеяло белым. Полумрак. У навеса лавки Герасима горит лампада. (Слышится отдаленная песня солдат «Чубарики, чубчики».) Герасим Евтеич, с железным костылем, в распахнутом тулупе, под которым рыжее от времени пальто, подходит к своей лавке и молится. Спустя короткое время его мальчик приносит из трактира чайный прибор (чайник над чайником). Герасим молится то внимательно к духу, как бы сквозь икону, то бормочет затверженное, осматривая деловым глазом старые бочки возле лавки. Когда, утвердив на лбу неотрывно крестное знамение, он поднимает глаза к иконе, гаснет лампада, и виднеется тлеющий красный фитиль.

Герасим. Царица Небесная, Матерь Божия, взыскание погибших… (Гаснет лампада.) – Чертенок, ты опять лампадку не налил, вот-те и Неугасимая…

(Продолжает молиться, потом осматривает, не тронут ли за ночь ворами огромный замок, виснет на нем, гремит засовами, крестится перед открытой лавкой, входит, за ним входит малъчик с чайниками. Возвращается в одном опоясанном пальто, без картуза, с бутылкой, наливает лампадку, крестится, повторяя «Взыскание погибших», масло в руке отирает о голову, все более принимая вид благообразного старца, обычной фигуры крестных ходов. Уходит в лавку пить чай.)

(Рассветает. Ближе слышится та же солдатская песня «Чубарики». Два оборванца, пробираясь разными путями к Шатру, встречаются на площади.)

Моряк. Где ночевал, Химик?

Химик. Под лавкой, а ты, Моряк?

Моряк. Под шапкой. Много настрелял?

Химик. Две трынки[1]. А ты что наморековал?

Моряк. Две семерки[2], и то одна с дырочкой: цыганская.

(Проходят к Шатру, подпевая солдатам. Выходят, встречаясь, мелкие барышники.)

– Здорово, Кибай!

– Здравствуй, Шибай, как дела?

– Ну, и дела: овца-то, овца-то!

– Бог знать что!

– Свинья-то, свинья-то?

– Черт-е-что!

– Веселые дела!

– Дела, нечего сказать.

– А что, как оборвется?

– Слышал?

– Да нет, ничего: лошадей покупают старых, да стригунов, а третьяков осенью на войну.

– Что же ты каркаешь: «оборвется».

– Береженого Бог бережет, не лучше бы окоротиться.

– Ну, еще повоюем.

– А мука-то, мука-то?

– Бог знать что!

– Овес-то, овес-то?

– Черт-е-что!

(Проходят чай пить под Шатер. Показываются плотники, из «негодных», к ним подходит безрукий.)

Безрукий. Здорово, плотнички, что-й-то рано затабунились, ай, наниматься?

Один из плотников. Помекаем задаток сорвать, а работа… какая нынче работа!

Безрукий. Работа хороша, ну и работники. Все негодяи.

Один из плотников. Все: я по 84-й – грызляк, этот по 62-й – золотушник, энтот по голове, слаб головой, мы все негодные, все негодяи. А ты?

Безрукий. Я тоже плотником был, да вот обезручел в Карпатах, приладиться хочу куда-нибудь в сад, в караульщики.

Грызляк. Как же ты подпорки-то под яблони ставить будешь, левой?

Безрукий. Не каждый год бывает сад с яблоками, пройдет как-нибудь лето, а там кончится война, ерманец придет, правую руку приделает. Чего вы смеетесь, окромя шуток говорю, он теперь своим железные руки делает, совсем с пальцами и суставами.

Грызляк. И девствует?

Безрукий. Еще как! Сила-магнит девствует, хочешь ли топором тесать, поставь на топор, строгать – на рубанок, точить – на токарный станок, поставил на заметки, придавил…

Золотушник. Пуговку?

Безрукий. Пуговку нажал, она и…

Золотушник. Закопается?

Безрукий. И закопается.

Грызляк. Немец выдумал?

Безрукий. Он!

Золотушник. И силу-магнит пустил?

Безрукий. Он! все он: и даже к пулемету обезьянку приставил – он! И постиг унутренность земли кто? Он!

Грызляк. Все он! Удивляюсь, ну, скажи ты, милый человек, что же худого будет, ежели он к нам придет и нас, дураков, всякому делу научит?

Безрукий. А ни елды[4] не будет.

Золотушник. Обложит, говорят, обложит, а свой, едрёна мать, не обкладывает?

Безрукий. Ни елды!

Грызляк. Тот хоть умственный, а свой…

Безрукий. Шпиён!

Золотушник. Придет и придет. Ну, кормлю я поросенка, неужели ж он скажет: «Не корми».

Безрукий. Что там, ребята, да мы ли воюем? Базар.

Грызляк. Конешно, цари!

Безрукий. Вильгельм-то, я слышал, никак не против народов идет, а чтобы один был царь на земле и чтобы не с кем воевать было. И не то чтобы ему самому царем, а по очереди: нонче, скажем, год Вильгельм царствует, потом русский царь, потом французский, так по очереди пойдет и пойдет…

Грызляк. Умнейшая голова!

Слабоумный. Без головы нельзя.

Грызляк. Ну елдак с ним, придет и придет, ни елды. (Проходят чай пить под Шатер. За сценой слышится:)

Черепенники[5] горячие, черепенники!

Угольков, угольков!

Точить ножи, ножницы!

(Показываются мещанки в тальмах с корзинками, худые с острыми профилями, мастеровой, черепенщик, потом Чертова Ступа и Странник.)

Мастеровой. Почем черепенники?

Черепенщик. Пятиалтынный за пару.

1-я мещанка. Не хочешь ли трынку?

Черепенщик. Самой тебе цена и совсем с подушкою – трынка!

1-я мещанка. Идол!

Черепенщик. Дура!

1-я мещанка. Идол-лобан!

Черепенщик. Желтая дура!