Холмы России

- Собачьи истории меня не интересуют. Я хотел сразу сказать, но вы увлеклись...

- Да. Как всякий охотник,- согласился Желании.- Вы зачем-то пришли? Насчет собаки я высказал. Что же касается Митьки, то и тут не советую близко принимать к сердцу его плутания.

- Почему же? - сказал Елагин, давая понять, что это как раз и интересует его.

- Что ж, поговорим,- подумав, решился Желавнн и, погладив пса, велел ему лечь на место.

Жарый смирно лег возле порога. Зевнул, оскалил в розовой жаркой пасти гранено-белые зубы.

- Митя - один из псов, о которых я говорил,- сказал Желавнн, не заметив, как вздрогнул Елагин. Встал и покрепче прихлопнул дверь.- Он много хочет. Мучает жажда быть всем и иметь все, чтоб и жена была в его власти. Да не смейтесь! А то и разговор прерву... Так вот, вся его жизнь уперлась в нее. Боится, подколодная ревность пожирает его, потому-то он никто и ничто. Но очень буйный и подозрительный. И для многих тягостны его слова, а порой и опасны. Она отравила его своей красотой при нраве живом и лукавом. Хрусталь с тонкой музыкой. Так говорю, чтоб понятнее было. Хотя хрусталь только раз в жизни держал в одном панском доме в Польше, куда ворвались неудержимо тучей конницы, и молнией ее были наши клинки. Но это, так сказать, невольные воспоминания.

- Так,- остановил его Елагин.- Но хрусталь-то чужой. Это не ваше. Митя вас не трогает.

- Я не трогаю, а говорю, уважаемый,- со злостью сорвался голос Желавина, и загорелое лицо его темно отлило в сумерках.- Перед красотой снимаю шапку. Но коли красота чужая, снимаю тайно в душе. Это чует Жигарев Дмитрий и бесится. Так бывает, и не тайно снимаю - больше его побесить.

- Зачем же?

- Я вам сказал все о псах.

- Откуда ненависть?

- А он ко мне с любовью?

- Не трогайте.

- Он сам прислушивается, когда при виде его жены сердце у меня вздрагивает. Подло, подумаете, говорю?

Так, честно, у кого оно не вздрагивает при виде красивой бабенки. Если скажете, у вас так не бывает, не поверю. Вранье! Или глаза закрываете, когда она проходит? Глядите. Мельком бывает, как на падучую звезду, а ловите миг. Заметит Митька-вас приревнует. Причины к тому больше. Вон ЕЫ какой! От вас за версту героем пахнет в вашей-то обмундировке. Сама поглядит с дряни-то на такого, как вы.

- Одежонку с чужого плеча на меня не вешайте,- предупредил Елагин.Грязноватая она.

- А зачем пожаловали? На меня такую одежонку накинуть? Вот и отвожу руки-то ваши. Припугнуть хотите? Так ведь не боюсь. Меня и не так пугали. А цел.

На всякие испуги ответы найдутся,-сказал он, и глаза его с мрачной силой застыли на петлицах Елагина.- Правды боитесь. Я и не добиваюсь се от вас. Дайте сказать для полной ясности. Пришли пугать и судить меня?

- Нет,-ответил Елагин, ие желая вдаваться в подробности для своего оправдания.

- А вступились за Митьку. Значит, на его сторонепротив меня. Даже такую правду боитесь сказать. Чем же собираетесь увещевать меня? Нечем. Это и сами понимаете. Как же идти так без зла! Хоть покричать-то во всю глотку! Не можете. Это ие ваше. Пришли ЕЕСПОЛННТЬ долг перед своим другом. Вот и не можете кивнуть мне даже при согласии со мной. Боязно друга обидеть. Чем?

Правдой... Все, кажись, сказал. А частичку какую и притаил.

Елагин решил, что этого человека надо выслушать до конца, что он не так прост в этой истории с Митей и Феней, что, может, вся эта история-грязный ком, в коюром Желавнн прячет что-то.

- Вот, вот. Сейчас уловите. Ждете. Как это интересно чужое уловить! А всего лишь частичка притаенная.

Митя ее красоту как хочет берет и мнет. Она для него, как своя рубашка. А мне недосягаема. Даже притронуться к ней с ласковой мыслью права не имею.

- Да вы что, влюбились в нее?!-не выдержав, спросил Елагин.

Желавин встал, потянувшись над столом к Елагину, и Жарый прорычал.

- Почему бы и нет? Или для этого особое разрешение нужно?

- Староваты.

- Ну, стар или еще молод да здоров - тема, скажу вам, не для этого разговора. Тут мое царство!

- Царь, выходит.

- Побрехушки! В настоящем,- показал Желавин на сумрачную свою избу,ангел приниженный. И вы пришли подтвердить это строгим голосом. А я есть хочу. Мне еще к соседу надо идти - щец похлебать.

И вы идите к другу, поужинайте. Пора,-сказал Желавин, чтоб на этом и закончить весь разговор.

- Так вдруг? Сказали много. Л я еще и разобраться не успел.

- Пора ужинать. У нас сто раз за стол не садятся.

Остынут щишки-то,-с ласковой настойчивостью повторил Желавин, в последний раз призывая к прощанию мирному.

- По кустам предлагаете?

- Вы строгость свою показать решили?

- Да. Без задержки. Если бы то, что делаете вы над семьей Жнгаревых, коснулось моей семьи, я вас одним бы разом отучил... для будущей степенности. Дело себе нашли. Балаган устроили с посмешищем над людьми.

Они жить спокойно хотят.

- Осторожнее!

- Не грозите. Что касается вашего царства, то подобному у нас давно шею свернули в известном году.

Или не поняли еще?

- Осторожнее. А то и я могу всякую свою мысль к точке подвести.

- Подводите, пока я не поставил.

Желавин поднялся - тенью качнулся перед стеной, и сразу же поднялся Жарый, и так как хозяин не остановил его, он, мягко ступая, зашел поджидать Елагина со спины.

- Собака действительно трусоватая. Со спины заходит,- сказал Елагин.

- Кровя-то от волка. Его и повадка. Ничего не могу поделать. Вражду почуяла. Так вот, мир вы мои не принимаете. Решили пустое защищать. Пригрозили мне, что свою точку можете поставить. А не знаете о своей строке. И я ткнуть могу. Это очень хотите знать? Не пожалеете? Строгое, о котором все тут твердили, к вам не обернулось бы. Как дух. Сами вызвать изволили... Букетик-то у ловягинской землянки лежит... Вчера годовщинка была со дня кончины его, судьбы страшной. Кто-то положил со светлой памятью от себя. Не было прежде букетов. А с вашим приездом и появился.

- Вы что?!-проговорил Елагин и встал с гулко стрельнувшим ударом в сердце.

- А как свяжется ваш приезд с этим букетиком? Слушок-то, его не остановишь, и дойдет он куда нужно. Петлички и состригут. Гимнастерка одна останется. А в ней вы, простите уж,-стриженая овца, как и я. Пристегнул себя к вашему роду для наглядности. Между прочим, занятное дело: воевал и я, а петлички мне не выдали.

Но это не очень желательная для вас беседа. Живы, здоровы, свой самовар с уютной бабенкой. Есть и в петличках - уже, вижу, вторую шпалу причеканили.

Вас бы туда, где и по вашей личной воле некоторые ломами сибирские дороги и руды чеканят. Надеюсь, при вашей любви к правде жаловаться не пойдете... А букет очень хороший - васильки и прочее. Говорят, он, усопший-то, очень васильки любил. "Это, говаривал, кусочки синего неба России..." Небо осталось и василька по тощей местами ржице, особенно в этом году, какой-то моровой головней ее ударило. Должно бы и припечалить вас. А вы с радостным винцом приехали. Прощайте...

Адью,- сказал Желавин и засмеялся грубовато.- Не знавши броду, не суйся в воду... Вы и тогда косо на мой красный шлем поглядывали. Но я глаза не прятал.

Странно очень, ездили по лескам, а Ловягин- самую власть, военного комиссара и не тронул. Раз это попробовал в ту памятную ночку. Ножик-то Ловягин занес, а... тихонько поговаривать стали насчет вашего счастья.

Может, изначальное-то сами откроете. Нет, нет, не мне.

Не интересуюсь. Тому, кто поинтересуется... Адью, гражданин Елагин.

- Вон она, какая головня-то моровая! Так-то бьешь.

Не по ржице. А путал разговор. И попался, стервец. Меня боишься, людей? Почему? Или донышко скользкое, а?

Мразь, значит!

- Ну, при ребенке-то - тише. Иди. Погуляй.

- Вот гадина!- сказал Елагин, когда вошел в избу к Федору Григорьевичу.

Жигаревы сидели за столом - степенно ужинали. Горела лампа в колокольчиковом абажуре из стекла, сквозь которое просвечивал огонек, и было похоже, будто само стекло хранило в себе далекий пламень рдяной осинки.