В стране озёр

— Hän on sinua köyhempi [13], - говорил он часто самому себе, хоть чувствовал, что ни словом не попрепятствовал бы этому браку, потому что любил Юхано.

После глубокой молитвы в уединении старик сказал себе, что никогда не будет говорить этой фразы, потому что такие мысли приходят от греха, от гордыни, а человек перед человеком равен как перед Богом. Было время, когда старик готов был сам идти к Лямбиани сватом за сына, но тут свалилась на его Юхано неожиданная беда. Уехала Матильда в Або на зимнюю работу, да так и не вернулась. Юхано затосковал, и одолела его тут эта блажь — склонность к русской водке и к картам. Но больше всего на свете Юхано любит лошадей.

Его лошади — красивые, выхоленные животные, с быстрым бегом, неутомимые при перевозке тяжестей. Юхано считается лучшим извозчиком на десять километров в округе, и дачники, любящие быструю езду, от него в восторге.

Но старика Давида мало утешает слава сына, и он нередко говорит ему:

— Женись, Юхано, тебе уж двадцать пять лет… Женись и займись хозяйством. Весь век дачники тебя не прокормят…

Особенное беспокойство за сына овладевает стариком зимою, когда дачники разъезжаются, и промысел извозчика перестаёт быть доходным. В минуты грустного раздумья он начинает укорять сына, а Юхано с усмешкой отвечает:

— Лошадей я за зиму прокормлю! Сена и овса довольно!

Юхано имеет особую причину хвастаться овсом и сеном. Участок земли для посева овса он сам всегда тщательно обрабатывает, с любовью убирает и сено. И всё это для своих любимцев-коней… Отец подумает-подумает и решит, что Юхано прав: сена и овса, действительно, запасено чуть не на две зимы. И он перестаёт ворчать и в уединении просит у Бога счастья сыну.

Но у старика есть и ещё забота. Это двадцатидвухлетняя дочка Хильда. Давно бы ей пора замуж, а она отказывает женихам, и Давид знает, что делает она это только ради него. Давид Мартинен овдовел давно, и кто бы стал вести хозяйство, если бы Хильда покинула родительский дом? Всякий раз с каким-то особенно скорбным чувством Давид думает о судьбе дочери, и чем больше он об этом думает, тем большей нежностью проникается к девушке. Одно только обстоятельство не веселит старика: Хильда не особенно религиозна, редко посещает кирку и совсем не читает духовных книг. Книг у Хильды много, но всё это — светские книги. Имеет Хильда пристрастие и к газете, интересуется делами сейма и нередко говорит со своими друзьями о политике и о жизни трудящихся. Давид Мартинен иногда заглядывает в книги дочери, читает внимательно, а когда старческие глаза устанут, отложит книгу, вздохнёт и подумает:

«А всё правду пишут в этих книгах!.. Истинную правду!»

И только потом, после размышления о содержании светских книг, Давид вернётся к своим постоянным думам и скажет:

— А всё же без Бога не проживёшь ты, Хильда! Не проживёшь…

Девушка серьёзно посмотрит на отца и промолчит. Она избегает говорить с ним о Боге и о религии.

Когда Давид Мартинен узнал, что сын его пристрастился к картам, это его сильно опечалило. С нахмуренными бровями и сердитым выражением в глазах подошёл он к кругу играющих и резко сказал:

— Юхано, домой!..

Игравшие с удивлением посмотрели на старика, но никто из молодёжи не вздумал засмеяться. Давида Мартинена все уважают и любят. Без злобы посмотрел на отца и Юхано и сказал:

— Почему домой? Ещё рано… Лошади у меня убраны…

— Не делом ты занялся! — приподняв к небу руку, продолжал старик. — Карты, это — пагуба!.. Это преступление против церкви и Бога! Иди домой!

Сын не послушался. В эту ночь Давид Мартинен долго молился, прося Бога о просветлении ума Юхано. Когда вернулся Юхано, он с грустью посмотрел на него и сказал:

— Утянут эти карты тебя в бездну! И лошадей ты своих можешь проиграть!

Сын только рассмеялся. Как будто отец не знает, что значат для Юхано лошади! Разве он может их проиграть?

Уговаривала Юхано бросить карты и Хильда, и говорила:

— Нет у тебя, Юхано, любви к книгам и газетам, а это так интересно!

— Давно я прочёл твои книжки! — отмахивался брат. — А газеты я читаю в чайной.

Чайная близ станционного вокзала также внушала Давиду отвращение и злобу. Многим было известно, что в этой чайной по секрету продают русскую водку, а с водкой Давид Мартинен никогда не примирится. В молодости, когда вся Финляндия отравлялась страшным зельем, он не пил, и теперь с душевным прискорбием смотрит на тех, кто пьёт. Вместе с другими благоразумными гражданами боролся он с пьянством в те памятные годы, а теперь он часто говорит:

— Если бы была моя власть, я смертной казни предал бы и тех, кто пьёт, и тех, кто приготовляет поганое зелье.

Юхано особенной склонности к водке не имел, но иногда возвращался домой навеселе. За чайной у станции водились и ещё кое-какие грешки. Ни для кого не было тайной, что содержатель чайной водится с русскими сыщиками, и нередко у него находят приют какие-то тёмные личности. Давиду Мартинену и это не нравилось, и он говорил сыну:

— Смотри, Юхано, ухо держи остро!

Юхано улыбался отвечал со смехом:

— Ха-ха!.. Чёрт отметил им рожи!.. Кто их не знает…

Не любил старик Мартинен и русских дачников, хмурил брови и ворчал:

— Портят они молодёжь. Ой, как портят!..

С каждым годом всё больше и больше дачники приобретали участки земли, строили дома на берегах тихих, задумчивых озёр, у полотна дороги и даже в глуши лесов. К этому «злу жизни» Мартинен относился особенно чувствительно. В беседе с крестьянами, особенно с теми, которые подумывали о продаже своих участков, старик нервничал, сверкал глазами и с неудовольствием выкрикивал:

— Что вы делаете!? У нас столько бедных торпарей, у них земли нет, а тут со стороны чужие люди приезжают и всё скупают!

Безземельные торпари постоянно были особой заботой Мартинена. Отправляясь на выборы депутатов в сейм, он постоянно думал о том, что сейм прежде всего должен устроить этих несчастных людей, а потом уже заниматься политикой.

Политики Мартинен не боялся, но считал, что, кроме политики, есть и ещё важные вопросы в жизни. Замечая нерадение молодёжи к церкви, он обращался душою к тому же сейму и молил депутатов, за которых клал бюллетени, побудить сейм издать скорее законы, укрепляющие в народе религиозность.

С этой целью он вступил и в члены религиозного союза «Свободная церковь». Увлекали его перед выборами своими программами и члены крестьянского союза, и агитаторы рабочей партии, но старик оставался верным своим религиозным исканиям…

В приходе, где жил Давид Мартинен, членов «Свободной церкви» можно было насчитать не больше десяти, но старик знал, что где-то там, в Гельсингфорсе или в Або, к союзу примыкают сильные проповедники, и есть среди членов богатые и знатные aatelismiehiä [14] и даже бароны, но довольствовался сближением со своим братом-крестьянином и ревностно выполнял правила союза.

— Да кто знает, правда ли это? — спрашивал он сам себя, считая «господ» плохими радетелями религии.

С весны Мартинен стал часто посещать дом лавочника Райвойнена, где обыкновенно собирались члены союза. Разговоры всё время велись о предстоящих выборах в сейм. Старики одних с Давидом лет говорили о предстоящей работе как о большом деле своей совести и с энтузиазмом восклицали:

— Проведём в сейм наших!.. Пусть установят религию!.. Натерпелись мы горя!..

И старики, подогретые в своих чувствах красноречием Райвойнена, начинали длинный разговор о несчастьях, которые переживает страна, и всё потому, что народ забыл о религии. Слушая стариков, Давид часто вспоминал свои разговоры и споры с дочерью Хильдой.

Хильда добродушно посмеивалась над отцом и говорила:

— Отец, не потому людям плохо живётся, что они мало молятся… Торпарь Хоттинен целые ночи молится, а как день придёт, то ему надо идти на работу к лавочнику Райвойнену… к вашему проповеднику…