Труды и дни Прокурора Галактики

К Наташке я вышел уже денди. Вернее, антиденди. Денди меня в свою команду бы не приняли, потому что на мне все-таки были джинсы, куртка, рубашка, к тому же не хипповая, а белая. Я люблю белую рубашку.

И когда все было на мне надето и я был выбрит, высушен и облачен в штиблеты, я не отказал себе в удовольствии в очередной раз (и, может быть, последний) вызвать восхищение своей жены.

Я выбрал в шкафу самый нейтральный, а потому самый роскошный галстук и сделал то, что делал каждое утро у нее на глазах. Левой рукой я положил галстук на указательный и средний палей левой же руки так, чтобы широкий конец был немного длиннее, чем узкий, после чего одним легким движением завязал его и набросил на шею.

Я был готов.

А в ее глазах сегодня сверкало, как говаривал Лермонтов, не восхищение, но самое восхитительное бешенство вместо восторга.

Еще бы, теряет такого мужика. Из ООН приезжали и спрашивали, как я завязываю галстук. Пересу де Куэльеру понадобилось, по видимому, знать, как я это делаю. Он войска не мог ввести в Югославию, потому что у него был галстук неправильно завязан.

Мы вышли из квартиры, совершенно не заботясь, чтобы запереть дверь. В этом доме столько нянек, что было бы даже странно подумать, что они позволят нам забыть выключить видюшник или газ. Или запереть квартиру.

Некоторые детишки современных нуворишей только тем и развлекаются, что оставляют холодильник с распахнутой настежь дверцей или воду в ванне, плещущую через край, а то и блевотину перед входной дверью - чего уж там или прямо в постели. Придут с работы, а в квартире все уже убрано и все о`кей.

Я уверен, что и труп можно там не прибрать, и то уберут. Но, конечно, лучше труп бывшего партийного функционера. Потому что труп демократа наверняка потащат в музей революции или Мавзолей.

Мы с Наташкой спустились на первый этаж на лифте, хотя жили на втором, без лифта было никак нельзя, не дай Бог, ноги отсохнут у детей демократов, если они спустятся пешком - это ж такая даль.

У подъезда нас ожидали две Чайки. Никогда в жизни я на них не ездил, чем очень огорчал тестя, и тут проявил настойчивость. Наташку отправил договариваться с шоферами, чтобы они не только поскорее уехали, но еще и папе не рассказали, что мы своим ходом добираемся. Но ее уговоры не помогли. Две мои зеленые бумажки решили дело. Один уехал сразу, а второй нет, остался, наверное, потому, что был уже в офицерской должности и ему было что терять. И хорошо сделал, что не уехал, потому что мою шестерку собирал, видно, какой-то враг перестройки, и без того, чтоб не прикурить, я ее завести даже в весенний день не смог.

Прикурив от Чайкишестерку, мы с Наташкой, наконец, двинулись.

Мы - это двое молодых людей, которые, по мнению окружающих, подходили друг другу. В самом деле, если посмотреть на нас в зеркальную витрину, лучше частного магазина - она чище, мы с виду красивые, хорошо одетые, породистые.

Вторая Чайка пошла за нами. Я попытался оторваться, но не тут-то было: там за рулем сидел мальчик опытный.

- Я на тебе женился бы еще раз, - сказал я, - если б твой папа в то время, когда я был интеллектуальным милиционером, был не диссидентом, а тихим алкоголиком.

Мы ехали нервно. Скорости включались плохо, барахлил диск сцепления.

Все та же сволочь в Чайке не отставала и ехала за нами, более того, еще и слушала, чего мы такое болтаем в машине.

Видя шофера Чайки в зеркале заднего вида и даже разглядев в его ухе засунутую пулю передатчика, я принялся громко восторгаться действиями нового правительства, но потом мне это надоело, я вспомнил, что знакомые ребята привезли мне недавно из Стамбула, этого всемирного города шпионов, специальную трещотку. В салоне нашей машины ее не было слышно, но зато спутнику из Чайки досталось . Мало того, что он оглох от барабанного боя, он еще принужден был остановиться и потерять нас из виду, потому что на той же пленке, что и трещетка, был записан, только на другой скорости, чтобы не было заметно, какой-то гипнотический голос, вызывающий понос.

Мне показалось, что все удачно, ан нет!

Вдруг очередной, возникший, как гриб, гаишник забегал, заметался по проезжей части. Я понял, в чем тут дело. Он получил команду двести и побежал самолично включать красный сигнал с обеих сторон светофора сразу. Транспорт замер. Стало нестерпимо тихо. Наверное, ждали, что проедет какой-то друг народа.

Нет, оказывается. Искали меня, искал шофер той самой Чайки, что получил зеленую, но не уехал.

И, конечно же, не нашел, потому что гаишник тоже любил подарки.

И тут мне пришло в голову, что, может быть, каким-то образом папа-демократ узнал про наш с Наташкой утренний разговор и поэтому настырность хвоста - его рук дело?

ГЛАВА 2. БОЛВАНЫ

В министерство мы ехали без скандала. И чем ближе подъезжали к нему, тем забавнее становилось у меня на душе и печальней, видимо, на душе у Наташки.

Она уже достаточно ясно теперь осознала, что теряет квитанцию на мужа, и оттого, судя по ее глазам, придумывала всю дорогу, что бы этакое сказать мне с перцем, и, конечно, придумала. В этом проявился ее бабский склад ума, хотя мужское начало, все время спорящее в ней с женским, победило и на этот раз: утром данное слово развестись со мной не позволило ей отступать.

Но женщина, как говаривали герои Некрасова, дана нам в пользование, поэтому, пестуя в ней столько лет женское начало, и небезуспешно, я позволил себе сегодня нарочито машинально не заметить ее мужского и на ее: Охрана тебе не потому честь отдает, что тебя уважает, а потому, что вся у тебя в юридическом учится, - промолчал.

Часто невыносимо бывает смотреть на мужское начало в женщине, хотя оно и выпестовано в экстремальных условиях. В детстве и юности она была в доме единственным мужиком. Когда я был всего лишь милиционером, она с матерью бегала от прокуратуры до КГБ, пытаясь доказать невиновность своего отца, осужденного, как он любил гордо рассказывать - "за антисоветскую деятельность, выразившуюся в том, что он ксерокопировал книги Солженицына".

Она была такой хорошенькой и женственной тогда, что я без сожаления обменял свою милицейскую форму на ее ласковое иго.

У нее в доме я познакомился со всей той многозначительной литературой, авторов которой перестройка вознесла слишком высоко, нимало не заботясь, что они никакие не творческие, а в большинстве своем обыкновенные закомплексованные люди, вовремя не вкусившие от пирога власти и потому жрущие этот пирог теперь, когда для них уже давно прошел обед и ужин, а они, хотя и знают, что на ночь есть вредно, но все же едят его, потому что он достался им, несмотря на милиции, прокуратуры и КГБ, - даром.

Они его не выстрадали и не заслужили.

Я поставил машину возле главного подъезда министерства, выпустил Наташку и открыл тяжелую стеклянную дверь, пропуская вперед свою славно намазанную жену.

Постовой привычно козырнул, хотя и не учился у меня в институте, а на жену мою посмотрел так, как обыкновенно смотрят на приложение к чему-то: не слишком гневно, и хорошо сделал - она носит фамилию папочки. Фамилия эта достаточно редкая и одиозная. А мне, как вы понимаете, не нужны расспросы на уровне постового, который наверняка узнал бы ее фамилию, посмотри он ее документ, и не удержался бы от комментариев.

Очень хочется, конечно, сказать, что у министра было совещание, но, узнав, что я в приемной, он разогнал коллегию и принял нас с Наташкой вне очереди.

Но это было бы враньем.

Никакого совещания у него не было, мы почти тотчас же вошл , а он встал на встречу, вышел из-за стола и пожал нам руки.

Жена, у которой подобные кабинеты ассоциировались исключительно с неприятными минутами жизни ее семьи, присела по-сиротски за большой длинный стол, перпендикулярно стоявший к письменному, и перестала улыбаться, хотя обычно выражение ее лица весьма приветливое.

- Вот бы тебе в такой кабинет да на прием лет восемь назад, - сказал я, - когда ты еще только становилась профессиональной кляузницей, а сейчас ты так испугалась, бедненькая, как будто я тебя замуж зову.