Горбатые атланты, или Новый Дон Кишот

Все, кроме Сабурова, жили выборами. Фанерная призма на троллейбусной остановке была со всех трех сторон обклеена фотографиями кандидатов с призывами: Сидоров - это демократизация, Сидоров - это борьба с бюрократией, Сидоров - это увеличение пенсий и пособий, Сидоров - это снижение цен, Сидоров - это свежий воздух и чистая вода. Рядом источала достоинство фотография божества, рассеченная через глаз отодранной лентой бумаги, словно пиратской повязкой. Физиономии этого руководящего типа рожи эти боярские, как выражалась Наталья, - Сабуров много лет видел на демонстрациях колеблющимися над толпой всяк на своем шестке, но так и не научился разбирать, кто есть кто, - диву только давался, что в народе кто-то из них непременно слыл мудрецом.

Однако на сей раз, привлеченный громким напористым голосом, он узнал на возвышении, окруженном жидкой толпой, только что увиденного на плакате Сидорова, правда, без пиратской повязки, зато с барственным золотым зубом во рту и в местной номенклатурной униформе - дубленка с пыжиковой шапкой, - даже не догадывается, до чего простой люд раздражает его амуниция. "Верность перестройке нужно крепить не безответственной болтовней, а делом, только делом!" - донесся до Сабурова алчный задушенный бас. Они правы - свободная речь несет им гибель. Но и нам тоже. "Член партии, крещеный", - перечислял кандидат свои доблести. Его путь наверх состоял из цепи выговоров и понижений.

В лица других кандидатов Сабуров не сумел вглядеться, заметил только, что один из них военный, в погонах подполковника. Все программы были составлены из газетных передовиц - выбирать приходилось между какими-то стилистическими оттенками. Да и любая "программа" - как будто хоть что-то поддается предсказанию и управлению в этом хаотическом мире!.. Все самое неодолимое вырастает само собой.

Только одна программа привлекла внимание Сабурова необычным обращением: "Соотечественники!" Сабуров вгляделся в дрянное газетное фото и узнал крупнейшего в здешней тайге специалиста по марксистско-ленинской эстетике Кузина, из преданности ей презиравшего искусства. Выглядел эстетик респектабельно, как благовоспитанная жабочка. Он призывал к подъему национального самосознания (видно, забыл уже, что если само собой не поднимется...).

- Вот, вот, за этого голосуйте, - наконец расслышал Сабуров уже давно пробивавшуюся к нему тетку, тычущую пальцем в подполковника. - Он у нас в жэке выступал - все сразу так четко изложил: не в том, говорит, дело, сколько партий. Сразу видно, академия за плечами! А то сейчас молодых поналезло, про Сталина болтают чего и не было...

Новая сказка о Спящей царевне: юная девушка, уколовшись веретеном, просыпается через семьдесят лет злобной старухой и немедленно начинает брюзжать: у молодежи нашего опыта нет, а они рассуждают, раньше все было, особенно вера...

- ...Никого не спрашиваясь, агитируют за большие деньги! То там вспыхнет, то там - думаете, случайно?

Но то, что люди делают не сговариваясь, действительно почти неодолимо.

Сабуровский гвоздь начал оживать. Стараясь больше ничего не слышать (как бы зажав нос), Сабуров выяснил у возникшего Бобовского, что Шурка, в порядке профориентации, уехал с классом осматривать химкомбинат.

- А вы за Лобачева не голосуйте, - напутствовал Сабурова Бобовский. Мы ничего против него не имеем, но раз он единственный кандидат - надо его катануть!

Ого, какие закулисные силы агитируют против Натальиного воспитанника ("Он хороший мужик, только верит, что людьми можно управлять".)

- А военный коммунист? И этот... с зубом?

- Вы не путайте территориальный округ и национально-территориальный.

Он и не путал, ибо не подозревал об этих разновидностях.

Он брел куда глаза глядят. Надежда, что ему отправляться на эшафот еще не сегодня, пробудила в нем слишком человеческое, бренное начало: ему было неприятно, что в ботинках мокро, и приятно, что не нужно спешить домой стеречь Шурку - жизнь тюремного надзирателя не так уж сильно отличается от жизни заключенного. Ноги принесли его в исторический центр, куда он захаживал, чтобы убедить себя, что живет не в такой уж дыре (дыра возникла вчера, по типовому проекту, а завтра без следа исчезнет).

Белоснежная церковь старой сибирской архитектуры - некий таежный первопроходец сложил на пробу огромную кадушку с колокольней, разукрашивая бока чем вздумается. От многочисленных побелок фантастические орнаменты сгладились, и кажется, что церковь обложена белыми сосисками. Под старинными (значит, не дыра) сводами Гостиного Двора Сабуров вздрогнул от истерического женского вопля: "Не подходите!!! Милиционер, куда вы смотрите?!" С трудом удержавшись, чтобы не шарахнуться, Сабуров уже довольно стойко выдержал радиофицированный громовый глас из "матюгальника": "Гражданин! Прошу отойти в сторону!"

Милиционер стерег очередь, в которой волки по-овечьи жались к стене хоть с одного боку заслониться от чужаков. Головка этой полуверстовой глисты одного за другим извергала удачников, ронявших тугие прыгучие рулончики туалетной бумаги. После грызни за то, чем набить рот, начинают грызться из-за, можно сказать, противоположного, хотя не то оскверняет, что исходит из задних уст, а то, что из передних, и газета для глаз бывает оскорбительнее, чем для задницы.

Но эта давка, эта злоба свидетельствует не о распаде, а о сплоченности: пока все единодушно считают делом чести повесить у себя в сортире бублик промокашки - еще не все потеряно. Вот когда каждый возлюбит что-то свое, не интересуясь вкусом соседа...

Сегодня можно было не опасаться ни павианов, ни бабуинов (Сабуров унижения боялся больше, чем красивой смерти).

- А ты держи в кармане опаску, - посоветовал Шурка. - Он от тебя не ждет, а ты как писанешь его по роже!

Вырастил сыночка...

Но вчера после некоего телефонного звонка Шурка воспрял:

- Суржика посадили! - завопил он, и Аркаша, сбросив десяток годков, пустился в пляс - неумело, будто на раскаленной сковороде.

- Статья двести двадцать четвертая - хранение, изготовление и сбыт наркотиков, - захлебывался Шурка, - двести двадцать шестая - предоставление жилья в качестве притона и до кучи сто сорок шестая - разбойное нападение: дал кому-то по репе и часы снял. Я давно заметил, у него дома часы везде валяются! Всех заложил - свидетелей было как в Палермо!

- А тебя? - у Сабурова екнуло сердце.

- Он бы еще одну статью схлопотал за вовлечение малолеток.

И Сабуров впервые за много лет с теплым чувством подумал о государстве и его тюремно-милицейских службах.

- Все так друг друга закладывают!.. Я думал, у наркоманов братские отношения: сначала все тебе откраивают, зато когда подсядешь - еще и за старое бабки начнут требовать. Такое крысятничество! Все кидают друг друга: деньги возьмут, а не принесут, пообещают - не сделают... Никто даже не обижается, все такие!

Такая говорливость - видно, что-то страшное миновало.

- Приходишь в аптеку с поддельным рецептом, а она спрашивает: это кто выписал, Петренко? А вот мы сейчас позвоним ему и спросим. Или безо всяких: Танечка, позвони, пожалуйста, в милицию. И ты - бу-бу-бух! - с грохотом несешься!

Сабуров вновь почувствовал раздражение против Натальи, избавленной от этих откровений. Притащится с сумой на плечах, включит радио, обольется слезами над какой-нибудь идиотской песней - и давай наполнять кухню чадом, бульканьем, скворчаньем и урывками охать над газетой. А потом отправится пудрить воспалившуюся от сладкого горя и жары экзему. А потом закинется и... Чего ей!..

- Там вообще жизнь - как на фронте! - восторженно ужасался Шурка. Все время кто-нибудь кидается. Или передозняк, или сварят неправильно... На новой марганцовке сколько народу кинулось! Выпустили новую марганцовку и хоть бы предупредили...

- Надо было написать: Минздрав предупреждает?..

- Но джеферисты все равно долго не живут, - с горьким самодовольством провозгласил Шурка. - У Кристмаса весь организм разрушен, - с уважением припомнил он. - Он весь прыщами покрылся, как звездная туманность. На три ступеньки поднимется - и уже надо отдыхать. Он бы теперь все равно не смог мясником работать.