Так говорил Заратустра

Между тем Беляев плеснул себе еще водки, выпил, закусив кусочком атлантической, пряного посола, селедки, потер руки и направился к телефону в прихожую.

- Лиза?! - крикнул он в трубку, услышав голос жены. - Я у Скребнева. Мы пьем. Он уже, а я... Лучше я здесь упаду. - И положил трубку.

Поглядев на себя в огромное зеркало, Беляев надел галстук, причесался и почувствовал еще большую игривость в своем организме. Из прихожей он громко крикнул:

- Коммунист Скребнев, партбилет на стол! Из комнаты послышалось какое-то мычание. Беляев, войдя в комнату, поразился позе Скребнева. Тот сполз с кресла и растянулся на ковре возле стола. Беляев поднял его за плечи и потащил к дивану, на ходу спрашивая:

- В каком отделе работает торгушечка?

- В ба-анано-овом, - промычал Скребнев и, почувствовав мягкость дивана, затих.

В гастрономе Беляев был через две минуты. В овощном отделе торговала какая-то поджарая старуха с папиросой во рту. Когда ее спросил Беляев о полненькой, она отреагировала криком:

- Тоська, выдь!

Спустя минуту-другую из подсобки выплыла высокая полная женщина лет пятидесяти с сильно накрашенными губами.

- Кого тут?!

- Это я тебя спросил, - сказал почти что шепотом Беляев.

Тоська склонилась к нему вопрошающе, положив локти на прилавок. На ней был грязный белый халат.

- А чего тебе, симпатичный? - улыбнулась Тоська с придыханием.

От этого придыхания некая дрожь пробежала по телу Беляева, и он тупо уставился на оттопыренный тяжелой грудью халат. Через долю секунды, как бы очнувшись, Беляев сказал:

- Я от Володи, сверху.

Тоська зарделась. Беляев продолжил:

- Мы там вздрогнули с ним по поводу моей новой работы. Ну и, разумеется, не хватило. - Беляев обвел быстрым взглядом магазин и вновь уставился на Тоськину грудь. - Вина бы бутылочек десять, хорошего, а у вас в магазине, смотрю, нет.

- Не волнуйся, как тебя?

- Коля.

- Не волнуйся, Коля. Давай деньги и подожди на улице.

Беляев выделил нужную сумму и вышел на воздух. Смеркалось. Огромное багровое солнце скрылось за горизонтом, но край неба угасливо полыхал. Шел медленный, как бы нехотя, снежок.

Тоська появилась мигом, в искрящейся шубе и в такой же искрящейся папахе.

- Держи, Коля, - сказала она, поблескивая золотым зубом, который Беляев только что заметил, и протянула ему тяжелую хозяйственную сумку с позвякивающими бутылками. - Пойдем, я на минуту поднимусь к себе, мне нужно переодеться.

- Ты же прекрасно одета! - удивился Беляев.

- Мне там, - провела Тоська ладонью по груди вниз, - нужно переодеться.

У пятиэтажки за домом Скребнева Беляев ожидал Тоську минут пять. Она выбежала свежая, с сильным запахом дорогих духов.

- Пошли.

В лифте Беляев, не без волнения, поглядывая на Тоську, сказал:

- Ты красивая!

Скребнев храпел со свистом.

- У вас же море водки! - воскликнула Тоська, оглядывая стол. - Зачем же еще винища набрали, только башка будет трещать!

- Посмотрим. Садись к столу. Тоська села. На ней было цветастое шелковое платье, подчеркивающее всю ее цветастую фигуру.

- Я догоню маненько! - хохотнула она и налила себе фужер водки.

- Догоняй! - разрешил Беляев, терзая Тоську взглядом.

И минут через двадцать Тоська догнала и запела:

Зачем вы, девушки, красивых любите...

Беляев с чувством подпевал и как бы плыл по реке любви, обеспечивающей вечность субъективизма

- Потрогай меня за грудь, что ли! - захохотала Тоська.

И Беляев потрогал.

- Пойдем на кухню! - приказала Тоська. Она сняла с вешалки свою дорогую шубу и войдя в кухню, бросила ее на пол.

- Раздевайся! - приказала Тоська. Он как завороженный, приговоренный к любви, смотрел на обнаженную рубенсовскую красоту.

- Ну, что ты никак не справишься со своим ремнем! - прикрикнула Тоська.- Ложись так, я сама!

Через полчаса они сидели за столом, а через час спали в обнимку на кухонном полу.

Утром Беляева тошнило, болела голова, мелко дрожали руки. Он лежал на кухне один, вслушивался в свою болезнь и никак не мог понять где он, что с ним, почему ему так плохо, и почему он всего боится. Так он лежал до тех пор, пока не вошла на кухню какая-то полная пожилая женщина, прямо-таки старуха, сказавшая:

- Коля, плохо?

Он лишь сигнализировал закрытием глаз. И подумал про себя, смутно вспоминая вчерашний день, неужели он совокуплялся с этой старухой. Она вышла, но мигом вернулась с фужером водки и соленым огурцом.

- Я не-е бу-уду, - простонал, едва отмахнувшись слабой рукой, Беляев. Я никогда на другой день не-е бу-уду...

- Как миленький будешь! - приказным тоном сказала старуха и приподняла ладонью голову Беляева. - Пей немедленно! Смотри, на кого ты похож! Стыд и срам. Совсем зеленый! - Она стала заливать ему в рот водку.

Водка не хотела идти внутрь, наталкивалась на плотины, но старуха упрямо заливала ее в рот, пока что-то не открылось в Беляеве и он не проглотил целый фужер, тут же зажевав его огурцом.

- Теперь полежи тихо, не шевелись! - приказала старуха и ушла.

Сначала Беляев почувствовал огонь в желудке, потом ощутил прилив крови к голове. Через минут пятнадцать вдруг все исчезло. Не все то, что радовало, а все то, что болело. Тело стало легким, воздушным, хотелось радости, праздника.

Беляев быстро поднялся, заскочил в ванную, умылся, побрился и причесался.

С порога комнаты он с улыбкой и довольно громко промолвил:

- Я человек праздничный!

Скребнев и Тоська, сидевшие за столом спиной к двери, обернулись и захлопали в ладоши. При этом Скребнев столкнул рюмку на пол. Тоська тут же нагнулась и подняла ее. Рюмка не разбилась,

- А вот мы сейчас и устроим праздник! - поддержала Тоська. - Сегодня же Введение!

- Вот-вот! - радостно пробурчал Скребнев, наливая по полной.

Когда выпили, Тоська сразу же похорошела и стала в глазах Беляева такой же привлекательной, как накануне. Она встала из-за стола и сказала:

- Вы тут посидите, а я сейчас горячего приготовлю!

Как только она удалилась, Скребнев спросил:

- Я вчера ничего такого себе не позволял?

- Да вроде, нет, - сказал Беляев.

- Еле встал, - пожаловался Скребнев.

- Не говори! Я тоже.

- И чего мы завелись, - сказал Скребнев. - Ладно, сегодня еще попьем для поправки и амба! Завтра жена приедет.

- Амба! - согласился Беляев.

- А эта где спала? - спросил Скребнев, кивая в сторону кухни.

- Как где? - не понял Беляев. - С тобой, наверно.

- Да что ты! Я как труп один на диване валялся...

- А я на кухне на полу, - сказал Беляев, - чтобы вам не мешать...

Помолчали, затем выпили.

Тоська принесла горячее: картошку с антрекотами. Под это дело хорошо выпили и запьянели. Хотелось петь, шуметь, говорить. Скребнев вдруг стал долго и нудно говорить о том, как он руководит институтом и воспитывает студентов.

Беляев слушал, слушал, слушал, затем как заорет:

- Что говорил Заратустра?!

Стекла задрожали от этого душераздирающего вопля. Тоська побелела и ее изнутри охватил страх. А Скребнев вжался в кресло.

Беляев уже стоял в центре комнаты, нервно сжимал кулаки и, трепеща всем телом, напряженно смотрел на сидящих, как будто хотел сейчас же убить их. Ножа ему не хватало в руке.

- Я повторяю вопрос, - медленно, с дрожью в голосе, но все же с известной долей металла, проговорил Беляев: - Что говорил Заратустра?!

Тоська и Скребнев немного приободрились.

- А черт его знает, что он там говорил! - отмахнулся было Скребнев.

Беляев вновь прокричал:

- Что говорил Заратустра?!

В паузе он увидел, что Тоська и Скребнев опять напугались. Тогда он сбросил обороты, шагнул к столу и, улыбнувшись, разъяснил:

- Так! Так говорил Заратустра! То есть, когда я выкликаю призывно вопрос: "Что говорил Заратустра?!", вы тут же хором отвечаете сначала: "Так!", а через антракт добавляете: "Так говорил Заратустра!" Ясно? Есть восторженные вопросы?