Кровавый пуф. Книга 1. Панургово стадо

— То есть какие это друзья? — нахмурясь и каким-то подозрительным тоном, нерешительно и неохотно спросил Полояров.

— Господин Анцыфров и госпожа Затц, — пояснил Хвалынцев.

— А! да, да! как же здесь! — с прояснившимся лицом подхватил Ардальон Михайлович. — Мы даже вместе живем: коммуну себе составили.

— Как это коммуну? — удивился Хвалынцев.

— А так, как есть, настоящую коммуну, на основании социалистов. Ведь вы, сударь мой, вероятно, маракуете кое-что в социалистах?.. Ну, там, знаете, Фурье, Сен-Симон, Бюхнер, Молешот, Прудон… ну, там, Фохт еще… ну, и прочие — маракуете?

— Положим, что "маракую", — удостоверил его Хвалынцев, с трудом воздерживаясь от улыбки при этом вавилонском смешении имен.

— А когда маракуете, так и нашу коммуну поймете. Самое любезное дело! Дайте-ка папироску. У вас хорошая.

Толпа студентов между тем возрасла до девятисот человек, увеличиваясь партикулярными лицами, так или иначе приобщившими себя к студентскому кругу. Улица была почти уже запружена, поэтому несколько наиболее влиятельных личностей, пользовавшихся авторитетом между товарищами, желая предупредить неуместное столкновение с полицией, подали мысль отправиться на большой двор, чтобы быть таким образом все-таки в стенах университета, не подлежащего ведению общей блюстительницы градского порядка, — и толпа хлынула в ворота.

Долго еще шумели, судили, рядили внутри двора, но никто еще не знал окончательно, на что следует решиться в данном положении. Наконец притащили откуда-то лестницу и приставили ее к стене. Эта лестница послужила трибуной для ораторов. Полояров вскарабкался на дрова, сложенные в большом количестве тут же на дворе и, с высоты своего поста, ежеминутно порывался вещать народу. Рядом с ним взгромоздились еще несколько личностей, и между ними та хорошенькая студентка, которую заметил Хвалынцев неделю тому назад в курильной комнате.

На лестнице то появлялись, то исчезали фигуры студентов: несколько ораторов сменяли один другого; толпа то слушала, то шумела среди всеобщих совещаний.

— Депутатов! Послать к попечителю депутатов за объяснением! — раздавались из среды ее громкие голоса.

— Нет, ждать на дворе, пока приедет попечитель! — кричали другие.

— Чего там ждать! просто всем, как есть всем, идти к попечителю и требовать объяснений! — взывали третьи.

— Требовать немедленного открытия университета! уничтожения матрикул! отмены платы! — слышались разные голоса.

— Господа! господа! — вопил на дровах Ардальон Полояров. — Господа, я прошу слова! Если мы общественная сила, господа, то надо действовать решительно и силой взять то, что нам принадлежит. Высадим просто любые двери и займем университет! И университет будет открыт и выгнать нас из него не посмеют. Войдемте, господа, силой!

Хвалынцев пробрался к лестнице, и после некоторых усилий ему удалось вскарабкаться на эту трибуну.

— Господа! громко и решительно начал он; — одну минуту терпения и внимания! Выслушайте меня!

Студенты в течение трех лет успели хорошо узнать Хвалынцева. В очень многих кружках он пользовался любовью, как добрый и честный товарищ, и уважением, как хороший, дельный, работящий студент. Поэтому, при появлении его на лестнице, толпа замолкла и приготовилась выслушать.

— Закон запретил нам выбирать и посылать наших депутатов для заявления наших нужд и потребностей, — начал он свою речь, — исполнимте закон, не станем ему противиться.

Кое-где зашикали, несколько голосов закричали: "Вон! долой!" но Хвалынцев не смутился.

— Между тем, нам надо знать, за что, как, по какому случаю закрыт университет? — продолжал он. — Наконец, если начальство нашло нужным прекратить чтение лекций, то зачем заперты университетская и наша собственная, студентская библиотеки? зачем заперта лаборатория, тогда как и те, и другая бывают открыты постоянно и даже во время каникул, когда нет лекций? Мы имеем полное и неоспоримое право знать, за что нас лишили лекций, лабораторий и библиотек? С нас взяли установленную плату за слушанье лекций, за право быть студентами; следовательно, мы имеем право на слушанье лекций и право на объяснение, за что и надолго ли нас лишили университета! Мы купили себе это право.

— Браво! браво! Так! Хорошо! — одобрительно закричали в толпе.

Хвалынцев выждал, пока умолк этот крик одобрения и продолжал:

— Но каким путем добиться необходимых объяснений? Депутаты запрещены; адресы письменные и запросы наши, как уже доказано фактом, не передаются по назначению. Что же делать? Мне кажется, что те, которые предлагают отправиться всем университетом к попечителю и требовать у него объяснений, имеют на своей стороне тот шанс, что это — единственный возможный нам путь, после запрещения депутатов. Но, так как в соседних зданиях спрятаны жандармы, то это явно показывает, что от нас ожидают уличных беспорядков и демонстраций. Господа! обманемте их добрые ожидания и надежды! Мы пойдем всем университетом к попечителю, но пойдем так, что никому не удастся, при всем желании, сделать из нас фрондеров и демонстраторов. Пока, мы еще не лишены права свободно и чинно ходить по улицам. Поэтому я, господа, предлагаю: отнюдь не выходя из пределов легальности, идти смирно, благочинно, не по улице, а по тротуару, по два, а много по три человека в ряд, на известном расстоянии пара от пары, чтобы не мешать посторонним прохожим и чтобы нас не могли назвать толпой. Курение папирос, громкие возгласы и прочее тому подобное строго устраняется. Согласны ли вы, господа, на мою программу.

— Браво! Хорошо! Отлично! Согласны! Все согласны! — дружно подхватили в толпе — и Хвалынцев сошел с лестницы, приветствуемый горячими рукопожатиями многих своих товарищей.

— Хвалынцев! Господин Хвалынцев! — кричал ему с дров Ардальон Полояров. — Все это отлично, только легальность-то эта уж вовсе напрасно! А по-моему, коли идти, то так чтобы чертям было тошно! Дернуть бы эдак «Марсельезку», или "Долго нас помещики душили", а то что так-то! Идти каким-то пансионом благородных девиц! Ну, на черта ли это похоже! Надо, господа, заявить открыто, что мы — сила прежде всего! У нас за плечами вся Западная Европа стоит и смотрит на нас, а мы вдруг — пансионом благородных девиц! Ха, ха, ха, ха!

— Депутат! депутат от медицинской академии. Слушайте, смотрите, — зашумели в толпе. И действительно, на лестнице показался какой-то медико-хирургический студент и объявил, что он, от лица медиков, выражает сочувствие студентам университета.

Медику похлопали, покричали «браво», пожали руки в знак благодарности.

После него вскарабкался на лестницу какой-то офицер и тоже заявил, с своей стороны, сочувствие.

И офицеру тоже похлопали, покричали «браво» и пожали руки.

Офицер сошел с трибуны и присоединился к той группе, где стояло несколько чамарок, и между ними Василий Свитка с Иваном Шишкиным, которые тоже пожали ему руку, горячо и благодарно, как доброму и близкому знакомцу.

— Господа! Товарищи! — раздался на дровах звучный и полный увлечения женский голосок.

Толпа обернулась на этот зов: на дровах стояла и махала платком хорошенькая студентка.

— Желаю вам полного, счастливого успеха, — говорила она. — От всей души желаю! Только помните одно, господа — как можно более единодушия! Единодушие, единодушие и единодушие! Это мое последнее слово!

— Браво! браво, Попова! Браво студентка! Молодец Попова! Благодарим! — зашумела толпа и чинно тихо, в величайшем порядке, стала выходить с университетского двора на набережную.

Путь лежал через Дворцовый мост и по Невскому проспекту от Адмиралтейства до Владимирской.

Василий Свитка нагнал дорогою Хвалынцева.

— Спасибо вам, великое спасибо! — заговорил он, горячо пожимая ему руку. — Неделю тому назад вы показали благородную смелость против толпы, а сегодня показали хорошее умение владеть этою толпою и направлять ее. О, это золотое качество! Это драгоценное свойство, а я вижу, что вы им отлично владеете. И главное, умели направить-то с величайшим тактом и вполне легально. Вот что важно. От этого много зависит!