Том 11. Письма 1836-1841

Аксакову С. Т., 10 июня 1840

Здравствуйте, мой добрый и близкий сердцу моему друг, Сергей Тимофеевич. Грешно бы было, если бы я не отозвался к вам с дороги. Но что я за вздор несу: грешно. Я бы не посмотрел на то, грешно или нет, прилично ли или неприлично, и, верно, бы не написал вам ни слова, особливо теперь. Если бы здесь не действовало побуждение душевное. Обнимаю вас и целую несколько раз. Мне не кажется, что я с вами расстался. Я вас вижу возле себя ежеминутно и даже так, как будто бы вы только что сказали мне несколько слов, и мне следует на них отвечать. У меня не существует разлуки, и вот почему я легче расстаюсь, чем другой. И никто из моих друзей, по этой же причине, не может умереть, потому что он вечно живет со мною. Мы доехали до Варшавы благополучно — вот, покамест, всё, что вас может интересовать. Нигде, ни на одной станции, не было никакой задержки, словом, лучше доехать невозможно. Даже погода была хороша: у места дождь, у места солнце. Здесь я нашел кое-каких знакомых, а через два дни мы выезжаем в Краков и оттуда, коли успеем, того же дни в Вену. Целую и обнимаю несколько раз Константина Сергеевича и снабжаю следующими довольно скучными поручениями : привезти с собою кое-какие [379] для меня книжки, и именно миниатюрное издание Онегина, Горе от ума и басней Дмитриева и если только вышло компактное издание Русских песней Сахарова, то привезти и его. Еще: если вы достали и если вам случится достать для меня каких-нибудь докладных записок и дел , то привезти и их также. Михаил Семенович , которого также при сей верной оказии целую и обнимаю, обещался с своей стороны достать. Хорошо бы присообщить и их также. Уведомите меня, когда едете в деревню. Корь, я полагаю, у вас уже совершенно окончилась. Перецелуйте за меня всё милое семейство ваше и Ольге Семеновне вместе с самою искреннейшею благодарностью передайте очень приятное известие, именно что запасов, данных нам, стало не только на всю дорогу, но даже и на станционных смотрителей, и даже в Варшаве мы наделили прислуживавших нам плутов остатками пирогов, балыков, лепешек и прочего.

Прощайте, мой бесценный друг. Обнимаю вас множество раз.

Гоголь М. И., 25 июня 1840

Я приехал в Вену довольно благополучно назад тому неделю. Не написал к вам потому, что ожидал вашего письма. Я не помню, сказал ли я вам, что мне нужно адресовать в Вену, poste restante. Здесь я намерен остаться месяц или около того. Хочется попробовать новооткрытых вод, которые всем помогают, а главное, говорят, дают свежесть сил, которых у меня уже с давних пор нет. Переезд мой, по крайней мере, доставил мне ту пользу, что у меня на душе несколько покойнее. Тяжесть, которая жала мое сердце во всё мое пребывание в России, наконец как будто свалилась, хоть не вся, но частичка. И то слава богу! Дай бог, чтобы и вы тоже не имели никакой тяжести на душе и были бы здоровы и телом и духом. Целую ваши ручки. Целую также сестер и прошу их писать ко мне почаще и пообстоятельнее.

Много вас любящий сын      

Николай.

Плетневу П. А., 25 июня 1840

Просьба, не просьба, а что-то вроде того, осаждает вас вместе с этим письмом, бесценный Петр Александрович! Дело для меня очень важное. Вот видите ли: еще в Москве мне советовали в одно слово Вяземский и Тургенев сделать вот что: Кривцову назна<чи>ли в Риме быть директором римских художников и вследствие того составившейся римско-русской Академии с 25 тысячами в год жалованья, что уж вам я думаю известно. Так как при директоре должно находиться что-нибудь вроде конференц-секретаря или просто секретаря, или письмоводителя, то чтобы я хлопотал для себя об этом. К сожалению с Кривцовым я не могу видеться. Он выехал из Рима и, вероятно, будет скоро в Петербурге. Я написал к Жуковскому, чтобы он употребил влияние свое при дворе наследника; потому что Кривцов, между прочим, обязан этим местом наследнику. Конечно, если его импер<аторское> высоч<ество> [380] попросит об этом государя — то дело в шляпе. Но я рассудил, что весьма не худо бы, если бы вы что-нибудь сказали об этом великим княжнам. Если Марья Николаевна от себя еще слово, то это натурально еще действительнее. А впрочем вы знаете, как это сделать лучше. Может, бог даст, что я наконец достигну того спокойствия, которое мне теперь необходимо. Мои затруднительные обстоятельства и странные положения, о которых я вам когда-нибудь донесу [381] полную исповедь, до того обременили меня и измучили, что я совершенно выбился из сил и ничего, ни строки, ни слова, ни мысли не могло взойти в мою голову. Жалованья мне может быть дадут 1000 рубл<ей> серебром, меньше чего за границей не дают. И теперь, вообразите себе, я в Риме и обеспечен! Только работай да наслаждайся! Это было бы так хорошо, но — до свиданья. Я хотел написать прощайте, а вместо того само собою написалось до свиданья. Неужли через год? Право, мне что-то кажется, что вы в 1841 будете стоять со мною рука об руку, [382] а вокруг нас с обеих сторон воз<д>вигнутся стены Колизея или Капитолий; носы поразятся дыханьем чудного воздуха, а очи… о, нет слов в челове<че>ских лексиконах. Поглядите на меня в Риме, и вы много во мне поймете того, чему, может быть, многие дали название бессмысленной странности.

Иванову А. А., 25 июня 1840

Господи боже мой, сколько лет я вас не видел il carrissimo Signore Alessandro! Что вы поделываете? В Риме ли вы? Не напрасно ли пишется это письмо к вам? Я сам так долго пропадал, что, думаю, уж не забыли ли вы меня? Что делает ваша Famosa (то е<сть>, разумею я, картина)? На чем она теперь остановилась, то е<сть> я разумею, на чем остановился труд ваш. Близится ли к концу или еще доныне остаются роковые tre anni ? С нетерпением алчу узреть ее и обнять самого maestro. Я был и в России и чорт знает где. Теперь сижу в Вене, пью воды, а в конце августа или в начале сентября буду в Рим, увижу вас, побредем к Фалькону есть Bacchio arosto или girato и осушим фольету Asciuto , и настанет вновь райская жизнь. В Риме ли Моллер и что делает? Пожалуйста, скажите ему, что я с нетерпением хочу его видеть, что он и сам, я думаю, знает. Поклонитесь любезнейшему Иордану и спросите о здоровье находящегося у него сундука и, бога ради, напишите мне хоть две строчки. Адресуйте мне в Вену, в poste restante. Если вы взяли на почте письма на мое имя, то, пожалуйста, приберегите их и не отдавайте их никому. Не худо бы также иногда справиться сызнова. Потому что мне писали многие, не зная, что я уезжал из Рима. Не пишу к вам ни о чем более, потому что еще не знаю, точно ли вы теперь в Риме. А как получу от вас весть, тогда напишу.