Рудин

не разочаровался, бог мой! с кем не сближался! Да, с кем! - повторил Рудин, заметив, что Лежнев с каким-то особенным участием посмотрел ему в лицо. - Сколько раз мои собственные слова становились мне противными - не говорю уже в моих устах, но и в устах людей, разделявших мои мнения! Сколько раз переходил я от раздражительности ребенка к тупой бесчувственности лошади, которая уже и хвостом не дрыгает, когда ее сечет кнут... Сколько раз я радовался, надеялся, враждовал и унижался напрасно! Сколько раз вылетал соколом - и возвращался ползком, как улитка, у которой раздавили раковину!.. Где не бывал я, по каким дорогам не ходил!.. А дороги бывают грязные, - прибавил Рудин и слегка отвернулся . Вы знаете... - продолжал он... - Послушайте, - перебил его Лежнев, - мы когда-то говорили "ты" друг другу... Хочешь? возобновим старину... Выпьем на ты! Рудин встрепенулся, приподнялся, а в глазах его промелькнуло что-то, чего слово выразить не может. - Выпьем, - сказал он, - спасибо тебе, брат, выпьем. Лежнев и Рудин выпили по бокалу. - Ты знаешь, - начал опять, с ударением на слове "ты" и с улыбкою, Рудин, - во мне сидит какой-то червь, который грызет меня и гложет и не даст мне успокоиться до конца. Он наталкивает меня на людей - они сперва подвергаются моему влиянию, а потом... Рудин провел рукой по воздуху. - С тех пор, как я расстался с вами... с тобою, я переиспытал и переизведал многое... Начинал я жить, принимался за новое раз двадцать - и вот видишь! - Выдержки в тебе не было, - проговорил, как бы про себя, Лежнев. - Как ты говоришь, выдержки во мне не было!.. Строить я никогда ничего не умел; да и мудрено, брат, строить, когда и почвы-то под ногами нету, когда самому приходится собственный свой фундамент создавать! Всех моих похождений, то есть, собственно говоря, всех моих неудач, я тебе описывать не буду. Передам тебе два-три случая... те случаи из моей жизни, когда, казалось, успех уже улыбался мне, или нет, когда я начинал надеяться на успех - что не совсем одно и то же... Рудин откинул назад свои седые и уже жидкие волосы тем самым движением руки, какие он некогда отбрасывал свои темные и густые кудри. - Ну, слушай, - начал он. - Сошелся я в Москве с одним довольно странным господином. Он был очень богат и владел обширными поместьями; не служил. Главная, единственная его страсть была любовь к науке, к науке вообще. До сих пор я постигнуть не могу, почему эта страсть в нем проявилась! Шла она к нему, как к корове седло. Сам он с усилием держался на высоте ума и говорить почти не умел, только поводил выразительно глазами и значительно покачивал головой. Я, брат, не встречал бездарнее и бедней его природы... В Смоленской губернии есть такие места - песок и больше ничего, да изредка трава, которую ни одно животное есть не станет. Ничего ему в руки не давалось - все так и ползло от него прочь, подальше; а он еще помешан был на том, чтобы все легкое делать трудным. Если бы это зависело от его распоряжений, у него бы люди ели пятками, право. Работал, писал