Мама Белла

Издавна принято в интернатах и детских домах одевать воспитанников в одинаковую одежду. Горестно видеть эту примету сиротства. Как-то прохожу мимо вещевого склада и слышу -- рычит кладовщик:

-- Иди, иди отсюда, ради Христа! Ничего я тебе не дам.

Заглядываю в приоткрытую дверь. Белла Степановна стоит напротив кладовщика, пожилого мужчины, руки -- в боки, правую ногу -- далеко вперед, словно бы для большей устойчивости, а сама маленькая, худенькая. Улыбнулся я над таким бойцом.

-- Нет, вы мне выдадите тапочки! -- сыпет она -- будто камни. Тяжело и раздельно произносит каждое слово. Всякий, услышав такие тембры, скажет, что грозная женщина, с такой лучше не связываться.

-- Нет, не выдам! -- прямо в ее лицо зыкнул кладовщик.

"Ну, -- думаю, -- распалила мужика". А был он у нас человеком спокойным, улыбчивым, -- добрейший мужчина, правда, прижимистый до невозможного.

-- Нет, выдадите! -- И чуть шагнула на него.

"Чего доброго сцепятся". Я вошел в склад. Они смутились, что я застал их в таких воинственных позах.

-- Я не выйду отсюда, пока вы не выдадите мне тапочки, -- тихо сказала мама Белла и села на стул.

-- На! -- толкнул он ей три коробки с тапочками, отвернулся и притворился, будто до чрезвычайности занят пересчетом ученических тетрадей.

Я сказал, что мне нужно получить то-то и то-то, -- кладовщик охотно занялся мною. Белла Степановна взяла тапочки, расписалась в ведомости и ушла к своим детям. Распря, как я выяснил у кладовщика, вышла из-за того, что всем классам выдали одинаковые тапочки. А Белла Степановна узнала, что на складе имеются тапочки другого цвета, и пришла обменивать.

-- Ух, баба, -- сказал мне кладовщик. -- Не баба, а зверь. Все воспитатели спокойненько получили и ушли, а этой все чего-то надо. Вот дай ей, и хоть ты тресни!

-- И часто вы с ней так ругаетесь?

-- Да завсегда. Уже лет, дай Бог не ошибиться, двадцать. Я, --улыбнулся он, -- порой боюсь, когда она приходит получать одежу на ребятишек. Начинает выбирать, шариться: то пуговицы ее не утраивают, то фасоны, то еще чего. А ну ее!

-- Что, плохой она человек? -- провоцирую собеседника.

-- Не-е-е! -- взмахивает он ладонью, словно отмахивает мой вопрос. --Она -- во человечище! За детишек может умереть. Все хочет, чтобы они были прилично одеты. Но мне иногда хочется ее поколотить. -- Однако улыбается старик.

У всех групп одинаковые спальни и бытовые помещения. А маме Белле всегда хотелось, чтобы было как в семье: у каждой семьи все по-своему, на свой манер. Так и у ее детей должно быть, считала она, коли судьба собрала их в одну хотя и сиротскую, но семью. Она старается внести в быт что-нибудь семейное: учит девочек стряпать и сервировать стол, устраивает с шефами чаепития и вечеринки. Все стены в спальнях завешаны детскими рисунками, вышивками, вырезками из журналов, -- чего не позволяют другие воспитатели.

Принято в интернате вновь прибывших расселять по комнатам так, как заблагорассудится взрослым. А у Беллы Степановны иначе: новичок поживет, осмотрится, поночует, где ему хочется, а потом заселяется в ту комнату, в которой ему понравилось.

Я любил бывать в отсеке Беллы Степановны. Там такой уют и порядок, что и уходить не хотелось. Кругом -- чисто. Шторки, занавески выглажены, полы прометены, промыты, блестят. Всюду букеты живых и искусственных цветов, по подоконникам и столам -- ухоженные цветники. Куда ни посмотришь -- зелень. Книжных полок и не счесть сколько.

Но Белле Степановне всегда хочется чего-нибудь необычайного. Такой уж она человек. Давно мечтала об особенной комнате, в которой ребенок мог бы забыться, отойти душой в одиночестве, поглубже уйти в свои мысли. В таких учреждениях воспитанники все время на людях, в толпе, в гомоне. Побудешь день на работе с людьми -- и устанешь от них, а интернатским и скрыться некуда. От этого психика расстраивается. Вот и задумала неугомонная Белла Степановна вместе со своими воспитанниками создать комнату уединения. Месяца три они оформляли ее, никого из посторонних не пускали, а все -- тайком, под сурдинку: чтобы, несомненно, потом всех удивить. Это они, конечно, у мамы Беллы научились -- чем-нибудь удивлять и радовать ближних. Все три месяца я встречал ее ребят то с березовыми чурбачками, то с трубами, то с ведрами песка или цемента. Они старались прошмыгнуть мимо нас незамеченно. Воспитанники из других групп ходили за ними и выпытывали:

-- Ну, что же у вас? Хотя бы чуточку расскажите.

Отмалчивались, увиливали от прямых ответов, посмеивались.

От ночной няни по большому секрету я узнал, что некоторые парни работают в той комнате чуть ли не до утра, умоляя няню не загонять их в постель.

-- К рассвету, -- говорила она мне, -- загляну туда, они, бедненькие, клубочком на полу спят. У кого что в руках было, с тем и засыпали.

И Белла Степановна, узнал я, иногда "ночевала" там с шефами, которых поутру я видел отмывающими с рук цемент, стряхивающими с головы опилки. И тоже -- ничего не говорят, а хитровато посмеиваются. Все дети и даже шефы были захвачены этой особенной работой. Беллу Степановну часто встречал уставшей, желтовато-бледной.

И вот однажды подбегают ко мне ее воспитанники и тянут в эту комнату. Вхожу и -- диво дивное передо мной. Одна из стен вся до потолка выложена срезами березовых чурочек, между которыми внизу вмонтирован большой декоративный электрокамин. Над ним нависли огромные ветви маральих рогов. Трудно определить, на что все это похоже и какой смысл панно, но --впечатляет и удивляет детская фантазия. (Я знаю, что Белла Степановна никогда не выдает воспитанникам готовых художественных решений и идей, ничего не навязывает, а подводит к решениям.) Левее, возле оконных марлевых штор, разрисованных замысловато вьющимися зелеными веточками, мягкие, но старенькие, кое-где потертые кресла. А между ними -- да, в самом деле было чему удивиться! -- а между ними маленький фонтан двумя лепестками бьет из крохотного бассейна, оформленного как горное озеро -- по краям миниатюрные палевые скалы и деревья. В воде взблескивают живые караси. Еще не все! Из бассейна вода журчащими ручейками падает в соседнее озеро, обрамленное скалами. Возле других стен -- небольшие тростниковые строения, видимо, шалаши. Кругом -- много зелени, мелких украшений, но всего не запомнишь.

4

Еще об одном я должен сказать обязательно. О том, что как бы является итогом, результатом ее воспитательных усилий, -- многие ее бывшие воспитанники не теряются из ее жизни. И она не уходит из их судеб. Они навсегда остаются вместе -- как и должно быть в порядочной семье с твердыми нравственными устоями и любовью, как и должно быть между детьми и родителями. Когда бы ни зашел домой к Белле Степановне -- там непременно человека три-четыре из ее бывших. Идут к ней за помощью, идут, если негде переночевать, если разлад уже в своих собственных семьях и пока негде приткнуться, заходят просто так, проведать, с цветами и без цветов, пьяные и трезвые, улыбающиеся и плачущие. Идут, идут, и, я думаю, будут идти. И она к ним идет, и едет, иногда в далекие, захолустные уголки. Ее дети по всей России расселились. Уговаривает своих вздорных дочерей не бросать мужей, а своих увлекшихся страстями и страстишками сыновей не уходить из семей. Кому-то помогает пробить дела с квартирой, устроиться на работу, кому-то на свои последние деньги покупает рубашку.

Жены воспитанников и мужья воспитанниц тоже зовут Беллу Степановну мамой, и семейную традицию мало кто нарушает. Уже есть у нее внуки и внучки, а среди них -- Беллы. Она балует их конфетами, защищает -- не всегда разумно, как это и получается у бабушек, -- от строгих отцов и матерей. Хотя дела все житейские: что особо распространяться? Но кое о чем все же не могу не рассказать напоследок.

Когда я насовсем уходил из интерната, вконец измученный, исхудавший, Белла Степановна срочно, даже, кажется, ночью, улетала в Подмосковье к своим бывшим воспитанникам, которые учились там. Нужна была помощь. От подробных объяснений в спешке отмахнулась, в беготне и суете готовилась к отъезду. Чуть позже я узнал такую историю.