Листопад

Бросив в поток недокуренную цигарку, Зырянов решительно встал. Темнело. Поток бурлил, гремел по дну камнями и, ударяясь о берег, швырял седыми клоками пены, уносил на своей могучей спине выхваченные из штабелей бревна, корни коряг. А ниже по течению, там, где изгибался берег, сдерживая быстрые волны, вода крутилась, как в кипящем гигантском котле.

У отлогого спуска Зырянов нашел мачтовую сосну. Потрогал ее холодный ствол. Но, чтобы свалить это огромное дерево, которое могло бы послужить переходом, надо было иметь пилу или же топор. Зырянов выругал себя за то, что ничего с собой не прихватил. Оставалось одно: броситься в холодную воду и переплыть на другой берег. Он опустился с отлогого берега и, перепрыгивая с камня на камень, пошел по течению, ища более узкое место.

Зырянов стоял на берегу, не решаясь войти в стремительный ледяной поток. Вдруг среди еловых зарослей вспыхнул огонек. Зырянов обрадовался. Как он не догадался, что был рядом с кордоном Прокудина.

Сырой, холодный ветер пронизывал до костей. Идти в сторожку своего врага не очень-то хотелось... Но выхода не было. Ветер с дождем усиливался. У Зырянова нестерпимо ныла поясница, шумело в голове.

Он решительно пошел на огонек.

2

Зырянов выломал крепкий, увесистый сук и направился к крыльцу. Со злобным, задыхающимся лаем на него бросилась огромная собака. Размахивая дубинкой, он осторожно продвигался к избушке. И чем дальше шел, тем ожесточеннее наступал на него Барбос.

На крыльцо вышел Прокудин, держа наготове двустволку. Увидев отбивающегося от собаки человека, спросил:

- Эй, кто там?

- Свои, - сипло отозвался Зырянов.

- Чего в такую поздноту шляетесь?

- Хотел с тобой поговорить, - срывающимся голосом пояснил Зырянов. Да ты хоть бы убрал своего волкодава!

Старик осклабился:

- А я тебя не приглашал. Значит, нечего и шердобашничать. - Он, отозвав собаку, опустил к ногам приклад ружья. - Ну, проходи, что ли, раз явился. Собака не тронет.

Все еще не выпуская из рук кола, Зырянов с опаской приблизился к крыльцу.

- О-о! Старый приятель! - с насмешкой протянул Прокудин, узнав наконец по жердистой фигуре путевого обходчика.

- Я пробираюсь в Ольховку.

- В Ольховку? - с недоверием уставился на него старик. - Да ты не в ту сторону путь держишь. Отсюда до нее верст пятнадцать будет.

- Знаю, что не в ту. Всюду мосты поснесло. Думал, через Жерелку перейду.

Прокудин, смягчившись, предложил:

- Что мы здесь стоим, зайдем к свету.

- Ты бы мне дал пилку - сосну свалить. Так-то не перебраться.

- Это что за сосну?

- Да ту, что сошла к воде.

- Никакой ты пилки не получишь! - зашумел старик. - Более ста лет ее не трогали. Ишь ты, заявился!..

Проснулись в клетках снегири. Забили крыльями. Под кроватью, должно быть во сне, хрипло гаркнула галка. Зырянов ненавистным взглядом окинул сгорбленную фигуру лесника и, не скрывая раздражения, крикнул:

- Чурбан ты, а не человек! Птичек держит, божьим старцем прикидывается... А тут сын умирает!

- Если пришел ругаться, то убирайся отсюда, не то Барбоса крикну. Он сразу тебя направит куда надо.

В сенях завозился, зарычал волкодав.

Зырянов с опаской поглядел на дверь.

- Говорю тебе, у меня сын умирает...

- Врешь!.. - гаркнул старик.

В глазах Зырянова поплыла печь, лавка у окна, куда-то опрокинулась горящая на столе лампа. Под ногами закачался пол. Схватившись руками за стенку, он не удержался, грузно сполз на колени.

- Ты что? - всполошился Прокудин.

- Сухота. Горечь во рту.

...Зырянов смутно помнил, как, обжигаясь, пил чай с малиной, как, раздевшись, натягивал на себя сухое белье старика. Лишь ощутил холод чистой постели - и, зябко пожав плечами, провалился словно в пропасть.

- Угораздило же тебя, черта долговязого! - ворчал старик.

В бреду Зырянов слышал стук топора, визг пилы и грохот упавшего дерева. А рядом перед сваленной сосной бушевала, водоворотила беснующаяся Жерелка. А над этим стремительным, бурлящим потоком по мокрому стволу, сгорбившись, шел человек. Волны захлестывали дерево, холодным языком лизали его ноги. Вот-вот захлестнет ледяной поток и унесет в Оку, как все, что мешает ему на пути.

3

Зырянов открыл глаза. В окна цедился сумрачный свет. По стеклу барабанил мелкий дождь. Зырянов хотел оторвать голову от подушки и не смог. "А как же Митя? - кольнуло его. - Что с ним теперь?"

Он отбросил одеяло, чтобы встать. Но тяжесть в теле крепко пригвоздила к постели. Воспаленным взглядом он окинул избушку. Из клетки на него черными точками глаз уставился снегирь. Он словно говорил: "Что, попался!"

Зырянов схватил со стула ложку и хотел было запустить в него. Но дверь в сторожку открылась, у порога в мокром плаще стоял Прокудин.

- Ну и задал ты мне жару, - незлобиво проворчал он. - Всю ночь колобродил.

- Что, плохо мне было? - Зырянов откинулся на подушку.

- Лежи, - сказал добродушно старик. - С Митей твоим все в порядке. Лежи.

И Прокудин, улыбаясь, потрогал Зырянова за плечо.

- Да ты не лотоши, мил человек. Был я у твоего Мити и лекарство ему снес. На поправку пойдет. Сейчас чайку вскипячу.

По небритому лицу Зырянова расплылся румянец. Он отвернулся к стене и долго лежал с закрытыми глазами.

В самоварной трубе выло пламя. Над крышей, жалуясь, тихо шумели промокшие ели. Где-то в чаще надрывалась ворона. Зырянов впервые подумал, что вот как получается в жизни. Почти рядом живешь с человеком, встречаешься с ним, враждуешь, видишь в нем одно только плохое, а, выходит, он совсем не такой.

- Ты что там примолк? Спишь, что ли? А может, худо?

Зырянов не отвечал.

Старик налил в стакан чаю, насыпал туда сушеной малины и сахару и, размешав все это ложкой, поднес к постели:

- А ну-ка, хвати... Сразу хворь пройдет. Старинное лекарство. Бывало, в детстве нас таким напитком мать лечила. Напоит, закутает одеялом - и лежи. Тут тебя пот и прошибет. Рубашки хоть выжимай.

Зырянов, преданно, по-собачьи взглянув на старика, глухо, срывающимся голосом проговорил:

- Прости меня, отец. Виноват перед тобой. Как сукин сын виноват.

Прокудин, сощурив глаза, удивился. Что это он? Совсем занедужил мужик.