Три страны света

Глава V

Полинька, потерявшая память при нечаянном появлении горбуна, очнулась в незнакомой комнате, которая поразила ее своим великолепием: так мало видела она роскоши.

Везде был штоф, занавески с кистями и бахромой, столы и стулья старинного фасона с позолотой, зеркала снизу доверху; стены были увешаны огромными картинами в золотых рамах. На столе стояла старинная канделябра; несколько восковых свеч ярко освещали комнату. Мебель была уж слишком массивна и шла скорее к зале какого-нибудь замка.

Первое движение Полиньки было кинуться к двери, но она была плотно заперта. Полинька нагнулась и посмотрела в замочную скважину: мрак непроницаемый расстилался перед ее глазами, и холодный ветер пахнул ей в лицо. Она стала прислушиваться: кругом была страшная тишина. Дождь по-прежнему стучал в окна. Мороз пробежал по телу Полиньки; она внимательно осмотрела комнату, нашла еще дверь, долго пробовала отворить ее, наконец села на диван и горько зарыдала.

Она очень ясно припомнила сцену в карете и свой страх при появлении горбуна со свечой в руках, – отерла слезы и стала себя спрашивать, что же он хочет с ней делать. Полинька знала, что законы строги, если бы он решился употребить насилие; да и к тому же она слишком надеялась на свои собственные силы… Итак, она решила, что горбун только хочет испугать ее. "Хорошо же, я его проведу!" – подумала Полинька и, увидав себя в зеркале во весь рост, невольно засмотрелась. Ей очень нравилось, что она может видеть свои ножки. Полинька распустила свою черную косу, чтоб оправить волосы, и очень-очень удивилась, как они у ней длинны. Медленно и с сожалением она снова свернула свои волосы и, окончив туалет, села на диван против зеркала и стала в него глядеться. Она смотрела на свою фигуру, отражавшуюся в зеркале, как на совершенно ей незнакомую, и ей было совестно сознаться, что эта фигура очень ей понравилась.

Потом она снова перешла к своему горю; сердце ее сжалось, и такой страх охватил ее, что она готова была кричать.

Вдруг вдали, бог знает где, послышались тихие и мерные шаги; они все приближались; наконец Полинька услышала, как кто-то вложил ключ в дверь и тихо повернул его. Вспомнив свое намерение, Полинька вскочила с дивана и спряталась за дверь, которая в ту же минуту медленно раскрылась. Полинька увидела в зеркале горбуна: он искал ее. Она совсем забыла, что если сама видит горбуна, то и он может ее увидеть, и вздрогнула, когда глаза их встретились. Он усмехнулся и заглянул за дверь.

Полинька бросила на него взгляд, полный негодования и упрека.

– Вы не думайте, Палагея Ивановна… – пробормотал горбун в волнении.

Заметив его робость, Полинька ободрилась и с запальчивостью сказала:

– Это низко, это неблагородно, Борис Антоныч!

Горбун потупил глаза и молчал, но едва заметная улыбка дрожала на его узких губах.

– Выпустите меня, сейчас же! – повелительно сказала Полинька.

– Несколько слов! – кротко возразил горбун.

– Я вас не хочу слушать! – гордо отвечала Полинька и взялась за ручку двери.

Горбун быстро захлопнул ее и запер на ключ. Плотно прижавшись к двери и улыбаясь сколько мог приятно, он глядел на испуганное лицо Полиньки. С минуту они молчали.

– Извините меня, Палагея Ивановна, – первый начал горбун, – но я решился во что бы то ни стало объясниться с вами. Я употребил все средства решительные… но вы сами… вы из одного каприза не хотели сказать мне хоть одно утешительное слово. Нужно же мне было принять меры. Но клянусь вам, я теперь не имел бы счастия видеть вас у себя, если б час тому назад, в карете, вы дали мне объяснить вам… Вы выгнали меня!.. а?

И злая улыбка передернула его лицо; он вопросительно глядел на Полиньку, которая потупила глаза.

– Неужели я так страшно провинился перед вами, что ни мои слезы, ни мои страдания не могут вас смягчить? и что такое я вам сделал? скажите, ну, что такого ужасного я вам сказал, чтоб можно было так оскорбить человека моих лет?

В голосе горбуна было столько упрека, что Полинька прослезилась и почувствовала, как будто она точно виновата.

– Я вас не оскорбляла, Борис Антоныч, – робко заметила она.

Улыбка пробежала по его лицу; он усмехнулся.

– Выгнать человека из дому, тогда как он был расположен к вам, как отец, как брат! не отвечать ему на все его мольбы, бежать от него, как от злодея, с отвращением отворачиваться от него, – как же все это вы назовете, как не оскорблением? а?

И горбун задрожал.

– Мало того: вы лишили меня сна и аппетита, вы сделали из меня круглого дурака; я запустил свои дела, интересы мои сильно пострадали; и все вы, вы… Палагея Ивановна… да! вы виноваты!

Горбун приостановился.

– Я должен был прибегнуть, – продолжал он, придав своему лицу и голосу больше кротости, – к смешному средству в мои лета; но что же делать! По крайней мере вы теперь выслушаете меня.

Горбун поднял глаза к потолку и торжественно сказал:

– Видит бог, мои намерения чисты!

И, обратясь к Полиньке, он прибавил с приятной улыбкой, указав ей на диван:

– Извольте сесть, и прошу вас, Палагея Ивановна, выслушать меня.

Полинька не решалась.

– Я прошу теперь только одного, чтоб вы выслушали меня и узнали бы, какой я человек и насколько предан вам.

Полинька села на стул у двери.

– Что же вы, Палагея Ивановна? – спросил горбун, указывая на диван.

– Мне и здесь хорошо! – отвечала Полинька, рассчитывая, что горбун не так близко будет сидеть к ней.

– Там дует! – заметил горбун, указывая на дверь. – Хе, хе, хе!

– Она заперта, – с особенным ударением отвечала Полинька.

– Как вам угодно… мы и здесь переговорим, – добродушно сказал горбун и придвинул себе кресло, чтоб сесть ближе к Полиньке, которая делала над собой страшные усилия, чтоб не убежать от него в угол.

– Вот видите ли, Палагея Ивановна, – начал горбун, – Василий Матвеевич банкрут не сегодня, так завтра!

– Боже мой! неужели это правда? – с испугом спросила Полинька.

– Я вам, кажется, писал об этом… хе, хе, хе! – сказал язвительно горбун.

– Неужели нет надежды, Борис Антоныч? – умоляющим голосом спросила Полинька, знавшая, что горбун был главным кредитором Кирпичова.

– Как нет! помилуйте-с! можно еще уладить дело!

– О, вы это сделаете: вы спасете их! – с увлечением сказала Полинька и, сложив руки, умоляющим взором смотрела на горбуна. – Она была еще в таких летах, когда чужое горе, чужая опасность живо трогают.

– Теперь вы поняли меня? теперь вы простите мне все? – насмешливо спросил горбун.

– Я виновата перед вами, Борис Антоныч; я думала, я…

И Полинька от души раскаялась.

– То-то молодость! Вот хоть вы, Палагея Ивановна вы другим на слово верите, а мне, так хоть умри я, не хотите ни в чем верить! Вам насказали: поеду, буду работать, наживу денег! Не верьте, я-таки пожил довольно… Нет-с, деньги нелегко наживаются. Мне много стоило труда, страдания и даже унижения – да-с! унижения, – чтоб нажать все, что я имею. Теперь другое дело – мне ничего не стоит удесятерить свой капитал. Лишь бы охота была. Я имею, покровительство, защиту. Мне все теперь кланяются, руку жмут. Вы, чего доброго, подумаете, что мои седые волосы заслужили такое уважение? э! нет-с, Палагея Ивановна, нет-с: деньги, деньги, одни деньги. Это правда, что я их добыл кровью и потом… но все-таки не за добрые дела, а за деньги достаются поклоны да улыбки людей. Я хорошо знаю свет, всяких людей видал. Иной помогает тебе взыскать, точно друг какой; ну, вот и усадим несостоятельного в тюрьму; что же бы вы думали? через день придет просить взаймы денег! Вы, говорит, вчера получили с такого-то за продажу всего его движимого, так нельзя ли ссудить? А сам знает, как легко было их получать! Дети плачут, мал-мала меньше, жена, как безумная, мечется, муж, того и гляди, руки на себя наложит… Вот-с, как деньги-то важны, Палагея Ивановна! Кто их имеет, тот много доброго может сделать.