Путь к женщине (сборник)

IX

   Идут два купца, два упитанных российских мужичка, с длин­ными туловищами, на коротких ногах, в сапогах, в картузах, с красными возбужденными лицами.

   Оба сильно навеселе.

   Идут, заплетаются ногами, рассуждают, смеются, бранятся, божатся. Иногда останавливаются среди дороги. Постоят, пого­ворят, пожестикулируют, хлопнут оземь картузами, пожмут друг другу руки, расцелуются и идут дальше.

   Первый, весело сверкая белыми зубами:

   -- И никак не сообразишься с энтими бабами! То не было ни одной, только жена, приходилось даже пиявки на зашеину ставить, а то вдруг с двоими живу, окромя жены!

   Второй разевает влажный смеющийся рот:

  -- С двоими? Хе-хе. Это хорошо. Как же так?

  -- А так. Сперва начал с одной жить, с какой попало, потом присмотрел другую, несравнительно лучшую. Договорился с ней о цене, дал задаток, чтобы к другому не перебежала, все честь честью. Потом, раньше, чем начать жить со второй, хочу порвать союз с первой, смотрю, а она у меня за три месяца вперед денег понабрала! Раз выпросила за месяц аван­сом, в другой раз за месяц авансом, так и набралось. Вернуть за три месяца отказалась, говорит: "денег нет". Но и той, вто­рой, тоже хороший задаток уже даден. Что ты, думаю, будешь делать! Вот и приходится теперь, на старости лет, с двоими бабами жить, чтобы ни за той, ни за другой деньги даром не пропадали. И та отживает взятую сумму, и та. И к той наведы­ваюсь, свое требую, и к той.

   Второй, постарше и попьянее, потряхивает головой;

   -- Ну, нет, -- хе-хе!.. Я своей финтифлюшке денег вперед никогда не даю... Сколько проработала, за столько время и получи... Если, допустим, она бросит меня сегодняшний день, то только за сегодняшний день и получит... Ни копейки больше!.. Сориться зря деньгами я не могу, у меня все-таки семейство... Отрывать зря кусок у жены, у детей, не могу, нет...

   Оба идут бульваром дальше. И второй, что постарше и попьянее, все разрисовывает рукой в воздухе узоры и все по­вторяет:

   -- Ну, нет... Я не могу... Нет... Не могу...

X

   Два красноармейца в длинных новых разглаженных шине­лях, прямые, несгибающиеся, как деревянные, с позванивающи­ми где-то под шинелями шпорами. И с ними две молоденькие, круто замешанные, высокогрудые бабенки. Бабенки в пестрых цветистых платочках, с густо нарумяненными щеками, с пудрой в бровях и ресницах.

   Все четверо идут медленной развалистой походкой, одной шеренгой, в ряд. Дамы в середине, кавалеры по бокам.

   Первая дама, увидев пустую скамейку:

   -- Чего-й-то мы все ходим да ходим? Что, ноги у нас нахальные, что-ли-ча? Сядем!

   Лениво падает на скамью. Вторая дама:

   -- Сидеть лучше, как ходить.

   И садится вслед за первой.

   Первый красноармеец неохотно приостанавливается:

   -- Нет, ходить лучше, как сидеть.

Первая дама ему:

  -- Вы как себе хотите, а я больше не в силах ходить. Второй кавалер ей:

  -- А что, колеса не смазаны? Можно смазать. Первый как стоял, так и покатился от хохота.

   -- Га-гг-га! -- гогочет он во всю глотку, кружась на месте волчком. -- Га-га-га!

   Кавалеры в конце концов тоже садятся. Они располага­ются на скамье в том же порядке, в каком гуляли: по бокам дам. Каждый садится возле своей дамы, поворачивается к ней лицом, запускает одну руку между спиной дамы и спинкой скамейки, а другой рукой орудует спереди.

  -- Чур, рукам воли не давать! -- сейчас же строго преду­преждает первая, сразу почувствовав, как по ее спине уже за­ползала, уже заискала большая пятерня кавалера.

  -- И вы тоже! -- решительно заявляет вторая своему и делает несколько энергичных, но безуспешных попыток хотя где-нибудь отделиться от него, уже приросшего к ней каждой своей точкой, словно пластырь.

   Некоторое время все молчат. Слышно только, как оркестр играет вдали вальс да медленно шаркает по песку ногами гуляющая публика...

  -- Вроде прохладно, -- наконец бормочет первый кава­лер, не разжимая губ.

  -- Потому что вроде вечером, -- поддерживает разговор его дама.

   Очевидно, вторая дама тоже считает своим долгом вы­молвить несколько слов.

  -- Сегодня много парочков, -- произносит она довольно сонливо.

  -- Оттого что воскресенье, -- таким же голосом отзывает­ся откуда-то из глубины ее кавалер.

   И опять никто ничего не говорит. Только кавалеры все сопят, все ворочаются, все мостятся, каждый возле своей дамы. Вот первый что-то шепчет своей на ушко. Она:

  -- Не говорите, чего не следует. А то у меня у самой начинается впечатление.

  -- Вот и хорошо. Значит, мы с вами одного мнения.

   -- Хорошего мало. А своего мнения я вам еще не сказала.

   Второй страстно шепчет своей, точно вгрызается зубами в ее ухо.

   А она:

   -- Вы только об этом и думаете, больше ни об чем. И не стыдно вам? Не успели сесть, как уже начинаете. Как будто не можете так посидеть. Выдумайте какой-нибудь разговор. Отчего вы молчите? В то воскресенье я тоже вот так пошла гулять в парк с одним молодым человеком с нашего двора. Идем, гуляем по парку, а у него и разговору нету. Молчит и молчит. Только покашливает да посмеивается на меня. Так измучилась с ним молчамши. Не знаю, как домой дошла. Теперь с ним никогда не пойду.

   Первая дама, после общей паузы, с тоской, в пространство:

  -- Хоть бы раз чем-нибудь угостили! Второй кавалер многозначительно:

  -- Угостить недолго! Первый гогочет, как раньше:

  -- Га-га-га! Га-га-га! Проходит полчаса.

   Кавалеры держат дам в своих объятиях крепче, чем преж­де, и декламируют им стишки.

   Первый своей чувствительно:

   Тебе и жить и наслаждаться

   Счастливой жизнею своей!

   А мне слезами заливаться

   И знать лишь горести одне...

   Дама ему растроганно:

   -- Сами виноваты. А если бы женились, ничего бы этого не было. Вам надо жениться...

   Второй своей с отчаянием:

   Расступись, земля сырая!

   Возьми несчастного меня!

   Забуду я, что было в жизни,

   Быть может тем вспокоюсь я!..

   Дама грустно:

   -- Нет, зачем же. Вы еще найдете девушку по себе. В Москве девушек много ...

   Под влиянием речей кавалеров, под влиянием их стишков дамы в конце концов мякнут так, что не могут ни двигаться, ни говорить. Сидят неподвижно, с призакрытыми немигающими гла­зами. Как тестом, облипают их колючие шинели кавалеров.

   Вот кавалеры, перемигнувшись между собой, приподнима­ют со скамейки бесчувственных дам, обнимают их за талии и почти несут на руках, направляясь к выходу из бульвара. Одна пара идет впереди, другая позади. Идут обе пары очень мед­ленно. Идут, сильно накренясь, как больные. Вот-вот не дойдут, упадут. Всю дорогу молчат...

XI

   Редактор Желтинский и поэтесса Вера проходят той ал­леей, которой несколько минут тому назад проходил беллет­рист Шибалин.

   Старый Желтинский держит молодую Веру под руку, ста­рается шагать с ней в ногу, не отставать, молодится, петушится, подпрыгивает.

  -- Что это вы скачете, Казимир? Хромаете?

  -- Нет. Наоборот. Это так, от хорошего самочувствия. С ва­ми, Вера, я всегда как-то особенно хорошо себя чувствую.

   И о чем бы они ни заговорили, речь у них всякий раз возвращается к Шибалину. Желтинский:

   -- Ваш "великий писатель" избрал московские бульвары ареной своей ученой "деятельности". Тут он и днюет и ночует...

   Вера:

  -- Но он тут работает!