Мы встретились в Раю

Очистившийся ото всего земного, суетного и ставший куда крупнее, чем был при жизни, хотя художник и подчеркнул его маленький рост, Яшка глядел из-за Арсениева плеча саркастично, вполне в духе внутреннего монолога нашего героя, - и грустно. Лермонтов, начал, наконец, Арсений, незадолго до гибели составил первый и единственный собственноручный сборник. Туда вошло всего сорок стихотворений, - то, что казалось автору лучшим или наиболее важным. ?Парус?, например, не вошел. Мне кажется, каждый из нас в определенный момент жизни должен сам отобрать свои сорок стихотворений. Я думаю, всем ясно, что речь идет не о сопоставлении талантов. Для меня этот момент наступил сегодня - когда в ?Молодой гвардии? готовится к печати другая моя книжка. Как вы понимаете, отбор стихотворений для нее происходил по принципиально иным соображениям: безоговорочно отметались стихи с политикой, эротикой, Богом, смертью, с элегическими - будь это хоть картины природы - настроениями: вкус редактора преобладал над вкусом моим. Даже в таком - клянусь вам! - совершенно безобидном, безо всякой задней мысли написанном пейзажном стихотворении, как:

Сегодня наступила осень.

Сентябрь явился на порог

и шапкой туч ударил оземь,

открыв высокий чистый лоб.

В прозрачной луже, точно в Лете,

осенний лист запечатлен,

а воздух - как конец столетья:

весь - ожиданье перемен,

даже в нем редактор обнаружил подтекст и крамолу и начисто стихотворение отверг. Это у них называется неконтролируемые ассоциации. Оба сборника так вышло - пересеклись только в одной точке, на одном, вероятно - худшем, стихотворении. Я не умею взглянуть со стороны, разные ли люди писали эти разные книжки или один человек, не понимаю, имеет ли хоть какие-то индивидуальные черты автор молодогвардейского сборника. Сейчас я представляю на ваш суд мои сорок стихотворений. Те, которые кажутся мне лучшими или наиболее важными. Для любителей смотреть стихи глазами я приготовил пять экземпляров, завершил вступление Арсений и передал сидящим тоненькие пачки бумаги, соединенные в верхних левых углах огромными уродливыми скрепками. Потом откашлялся в кулак, собрался:

С бородой как с визитной карточкой

я пришел в незнакомый дом.

Волны дыма стол чуть покачивали,

а бутылки со Знаком качества

наводили на мысль о том...

Глава двенадцатая

ЗЕРКАЛО В ПРОСТЕНКЕ

Стихи на случай сохранились,

Я их имею; вот они...

А. Пушкин

126. РАННИЕ СТИХИ

* * *

С бородой как с визитной карточкой

я пришел в незнакомый дом.

Волны дыма стол чуть покачивали,

а бутылки со Знаком качества

наводили на мысль о том,

что веселье - порядком пьяное,

что не слишком мудр разговор.

И, шипя об огрызок яблока,

сигарета гасла, и въябывал

в магнитоле цыганский хор.

Постепенно и я накачивался,

я поддерживал каждый тост,

а соседка - девица под мальчика

ела кильку, изящными пальчиками

поднимая ее за хвост.

А потом мы с соседкой болтали, и

я не помню, когда и как...

в ванной, кажется... как же звали ее?

У нее была теплая талия

и холодный металл на руках,

у нее были пальцы ласковые,

лепетала: кто без греха?!

Утром впору было расплакаться:

только запах кильки на лацкане

югославского пиджака.

ОРФЕЙ

Нынче в ад попадают проще:

фиг ли петь - пятак в турникет

и спускаешься в Стиксовы рощи

к пресловутой подземной реке.

Вот перрона асфальтовый берег,

вот парома электрор°в.

Закрываются пневмодвери,

и Харон говорит: впер°д!

Понимая, как это дико,

я, настойчивый идиот,

тупо верю, что Евридика

на конечной станции ждет.

Я сумею не обернуться,

не забуду, что бог гласил,

только в два конца обернуться

мне достанет ли дней и сил?

Разевается дверь, зевая,

возникает передо мной

?Комсомольская-кольцевая?

вслед за ?Курскою-кольцевой?.

Мне не вырвать ее отсюда,

не увидеть ее лица,

и ношусь, потеряв рассудок,

по кольцу - до конца - без конца.

ПОЭТ

Ну что вы все глядите на меня?

А разве мог я поступить иначе?

Извольте: я попробовал, я начал:

во рту ни крошки за четыре дня,

и никакой работы! Деньги значат

гораздо больше, чем предположить

умеем мы, когда живем в достатке.

Я заложил последние остатки

добра, когда-то нажитого. Жить

во-первых - жрать! А если корки сладки

все принципы - пустая болтовня.

Ну что вы все глядите на меня?

Я сделал что-то страшное? Продался?

Но я остался тем же: те же пальцы

и тот же мозг! Так в чем моя вина?

Ведь мы меняем кожи, а не души!

Ужам - и тем дозволено линять!

В конце концов, могу я быть послушен

наружно только, и оставить детям

правдивый очерк нашего столетья

(пусть - поначалу - тайный)? Разве лучше,

себя тоской и голодом замучив,

навек задуть ту искорку огня,

которая подарена мне? Кто-то

остаться должен жить, чтобы работать?!

Ну что вы все глядите на меня?

КОНЦЕРТ ДЛЯ ФОРТЕПИАНО С ОРКЕСТРОМ

Я не моту не выйти на эстраду,

а выйти на эстраду - не могу...

В концертном фраке, хоть персона грата,

я беззащитней птицы на снегу.

Я знаю все заранее. Я ясно,

отчетливо предчувствую беду:

сейчас гобой настройку даст; погаснет

последний шум; я встану и пойду;

пойду, стараясь не задеть пюпитров,

пойду подробно: не паркетом - льдом,

и подойду к роялю; тихо вытру

платком уже вспотевшую ладонь;

рояль молчит; он, кажется, покорен

(я наблюдал за ним из-за кулис);

я стану; в обязательном поклоне

я гляну в зал, но не увижу лиц;

я долго не смогу усесться; свора

оркестра станет в стойку на прыжок,

и над оркестром, как ученый ворон,

раскинет крылья фрака дирижер;

почувствовав спиной его фигуру

в холодной, леденящей тишине,

я брошу пальцы на клавиатуру...

Но та, мертва, не отзовется мне.

Как подходил когда-то Каин к брату,

так я к роялю: идолу, врагу...

Я не могу не выйти на эстраду,

а выйти на эстраду - не могу.

ПОРТРЕТЫ

Все чаще я гляжу на старую картину,

что чудом до меня дошла сквозь три войны:

на ней изображен сидящим у камина

мой родственник: мой дед с отцовской стороны.

Устроясь в глубине удобных мягких кресел,

полузакрыв глаза и книгу отложив,

он смотрит на огонь и, вероятно, грезит

о чем-то, что прочел, о чем-то, что прожил.

Должно быть, он сидит в своей библиотеке:

по стенам стеллажи шпалерами из книг,

и даже слышно мне: идут в минувшем веке

напольные часы: тик-тик, тик-так, тик-тик...

Нет в дедовом лице ни жесткости, ни злости:

спокойные и чуть усталые черты.

На столике лежит кинжал слоновой кости,

чтоб в книгах разрезать пахучие листы.

И тут же на столе - журнальная подшивка,

коробка с табаком, букетик поздних роз

и для набивки гильз мудреная машинка:

мой дед не выносил готовых папирос.

Мы в возрасте одном, и я похож на деда

фигурою, лицом и формой бороды,

и иногда, скользнув глазами по портрету,

друзья мне говорят: Арсений, это - ты.

Ну да! Конечно - я: с моею вечной спешкой,

пропахший табаком болгарских сигарет,

всегда бегущий и повсюду не успевший,

стремящийся к тому, чего в помине нет.

И ежели меня запечатлеет кто-то,

то вряд ли изберет модерный стиль ?ретро?,

а, бросив холст и кисть, отшлепает мне фото:

С газетою в руках на лестнице метро.

АРГОНАВТЫ

Они плывут. Веками - вс° в пути.