Петербургские апокрифы

Старый учитель Феличе Фаттий, подняв голову, старался поверх очков рассмотреть неожиданного гостя, так как молодые люди в смущении стояли друг против друга, не двигаясь от дверей. Наконец старик, потеряв терпение, сам поднялся с своего места и, не без колебания узнав под забрызганным плащом, со спутавшимися волосами Анжелику, воскликнул:

— Святая Матерь! Мадонна, что в этот час привело твою милость? В таком виде! Какое несчастье разразилось над нашей головой?

Но заметив, что девушка почти падает от усталости, он отложил свои вопросы и, взяв ее за руку, усадил в кресло у самого огня, приказал Феличе принести вина, стащить тяжелые, грязные ботфорты и растирать ее ноги особым составом, согревающим и возвращающим силы всему телу.

Мальчик опустился на колени и робко касался тела Анжелики, растирая ноги, обнаженные до самых колен, и вытирая их потом мехом своего камзола. И эти легкие прикосновения, как первая, хотя и невольная ласка, казались мадонне слаще самых искусных поцелуев, и не только от тепла и нескольких глотков вина, которые Фаттий заставил ее сделать, покрывались щеки Анжелики румянцем. Фаттий же прохаживался по комнате, ни на минуту не прерывая своей болтовни и с добродушной лукавостью поглядывая на молодых людей.

Однако, преодолев томную слабость, мадонна Анжелика вспомнила страшную причину, приведшую ее сюда. Напрасно старик успокаивал ее, говоря, что три раза сменится торжество гфельфов и гибеллинов, пока успеют добраться до Марины, — девушка упорствовала и, даже покривив истиной, объявила, что сам Паоло просил ее спасти Феличе, одобряя план сесть на какой-нибудь проходящий мимо корабль и доплыть на нем до ближайшего берега. Подумав, Фаттий не нашел это предложение лишенным благоразумия, решив, однако, сам остаться при вилле, вверенной его охране и содержащей в себе много книг и другого имущества. А Феличе слушал весь разговор, скромно опустив глаза, как будто слова вовсе не касались его.

Дождь прекратился; зато ветер с моря казался сильней, задувая факел и срывая плащи. Между быстро проносившихся облаков на совершенно черном небе робко выглядывали звезды, и желтая, неполная луна насмешливо показывала свои тощие рожки из-за дома.

Фаттий проводил путешественников до берега, и долго еще доносился его голос с последними наставлениями, когда лодка с Феличе, Анжеликой и ловко справляющимся с бурей слугой уже направлялась в открытое море.

В каком-то сладком смущении Анжелика только раз решилась обратиться с незначительным вопросом к спутнику. Феличе же сидел, сжавшись от холода в своем меховом плаще и прижимая к груди толстый фолиант, единственное имущество, захваченное при столь неожиданных и спешных сборах. Впрочем, блуждание по волнам было не слишком продолжительным, так как почти все корабли спешили выйти из гавани, объятой возмущением, и всем им лежал путь по выходе из узкого залива мимо Марины.

Искусно направив лодку прямо на огонь первого же проходящего корабля, слуга стал кричать еще издали: «Эй, остановитесь! Благороднейший Феличе Ласки хочет сделать честь доверить себя вашей палубе!»

И так как имя Ласки было, конечно, известно всем имеющим какие-нибудь дела в Пизе, то корабельщики не решились, несмотря на всю трудность останавливаться при таком ветре, противиться приказанию, рассчитывая, что услуга сыну не останется без благодарности от отца. Капитан в желтом колпаке и голубой куртке приветствовал новоприбывших с изысканной почтительностью. Он сказал, что весь корабль к услугам господина, но, к сожалению, все помещения заняты пассажирами, к тому же расположившимися на ночлег, и потому на первую ночь господину и его пажу придется довольствоваться маленькой боковой каютой с одной кроватью, положим, рассчитанной на двоих. При тусклом свете фонаря он не заметил, как смущенно покраснели и господин Феличе, и его прекрасный слуга. С поклонами проводил он их по скользкой лестнице и, пожелав спокойной ночи, оставил одних.

Анжелика первая нарушила тягостное молчание.

— Благоразумнее всего будет, мой господин, — сказала она, опустив глаза, — я думаю, если мы подчинимся судьбе и выдержим до конца роли, навязанные нам так неожиданно…

— Да к тому же он сказал, что только на одну ночь, — ответил Феличе, и потом опять наступило молчание.

— Тебя не будет беспокоить качка? — спросила снова Анжелика.

— Я привык к морским путешествиям. А тебе приходилось испытывать их?

— Да, ведь еще в прошлом году мы совершали прогулку до самой Каррары и много раз попадали под влияние южных ветров.

Так словами незначительными и малоинтересными старались они подавить свое смущение. Но, наконец, Анжелика сказала:

— Может быть, ты уже ляжешь? Я помогу тебе раздеться. И не забудь моего нового имени — Пьетро…

Она помогла ему освободить ноги от тяжелой обуви и расстегнула робкой рукой пряжку плаща, не решаясь прикоснуться к другим одеждам. Итак, они легли молча, не снимая ничего, кроме верхних плащей, и провели ночь под одним одеялом, боясь подвинуться и коснуться друг друга.

Опасность и случай свели на одном корабле и равняли людей, самых разнообразных по положению, богатству и образованию. Служитель алтаря не чурался куртизанки Чарокки, которая красила волосы и называла себя знатной дамой, хотя злые языки утверждали, что она просто — жидовка из Генуи, путешествующая со старухой, обезьяной и двумя собачками, маленький рост которых вызывал всеобщее восхищение. Их привез для монны один кавалер из-за моря. Несколько купцов, обыкновенно кичащихся своим состоянием, труппа странствующих актеров, цирульник, поэт, из тех, которых нанимают за лиру, и молодой философ Коррадо с надменным лицом и пальцами, не сгибающимися от перстней на обеих руках, — все это, благодаря тесноте и скуке, соединялось в одно общество, с любопытством и радостью принявшее в число своих членов утром другого дня новых путешественников. Не слишком разнообразные развлечения состояли, кроме обедни и ловких штук актеров, из историй, которые должен был рассказывать каждый по очереди, не забывая старого правила, что каждая история должна быть забавна или трогательна и всегда поучительна. В первый вечер монах рассказал, как в Лериде Испанской, где он был несколько лет секретарем священного судилища, старший наставник, по имени Дон Кедро, много лет сражался с дьяволом, славясь строгостью жизни, и как однажды, избегая всегда соблазнов, в которые впадали часто даже сами братья святого ордена, он не выдержал и публично, на глазах всего города, бросился в костер, позванный молодой колдуньей, и в огне соединился с ней и погиб, вызвав большой соблазн.

История была выслушана с большим интересом, после чего капитан объявил, что уже давно настал час гасить огни и ложиться спать, и все разошлись по своим помещениям, не забыв обменяться любезными пожеланьями.

Феличе и его слуга, хотя и медлили дольше всех, но, наконец, были принуждены тоже покинуть общую каюту и в конце концов остаться опять вдвоем, чего весь день они, как бы по уговору, избегали.

Мальчик был очень бледен и казался утомленным до последней степени, и, движимая исключительно состраданием, Анжелика сказала:

— Ночь не принесет опять тебе отдыха, если ты не освободишься от одежд, как привык ложиться дома. Я же готова провести всю ночь на палубе, чтобы только не смущать твоего покоя. Иначе мы оба измучаемся — ты от слабости, я от заботы о тебе.

Но что-то смущало в этом предложении Феличе. Может быть, он боялся остаться один, — и он сказал с большей убедительностью, чем того требовала простая вежливость:

— Я все равно не засну, зная, что ты дрогнешь из-за меня под ветром и дождем.

Он взял ее за руку, не желая отпустить, и, казалось, готов был заплакать.

Тогда Анжелика, успокаивая его, как ребенка, сказала:

— Я обещала твоему отцу беречь тебя, и я исполню все, что хочешь. Я не покину тебя ни на минуту, если это может дать тебе спокойствие. Но все-таки ты разденешься, как следует. Я совсем не буду смотреть на тебя.