Фанфарон

Он вздохнул, знаете, пожал плечами и говорит:

- Что ж, дядюшка, - говорит, - делать! Теперь я сам сознаю мои ошибки, но кто же в молодости не имел их? От маменьки в этом отношении я не имел никаких наставлений, напротив, еще оне ободряли все мои глупости; но, поживши и испытавши на опыте, иначе начинаю смотреть на вещи.

Тут входит моя жена.

- Ну-те-ка, - говорю, - молодой человек, узнаете ли, кто это такая дама?

- Как же, - говорит, - не узнать добрую, милую тетушку, которая всегда мне такие красивые конфекты дарила!

Жена его тоже сейчас узнала, приветствовала, и стали они перекидываться между собою словами: супруга моя например, удивляется, как он ее узнал, потому что она, вот видите, очень постарела, а он наоборот: дает такой тон, что, если ему и трудно было узнать ее, так это потому, собственно, что она похорошела... Говорят они таким манером, а я между тем присматриваюсь к моему племянничку и думаю сам с собою: "Что же уж очень я нападал на него и представлял его себе совсем пустым человеком. Малый хоть куда: говорит умненько, складненько". Далее, потом-с, после обеда сошлись в моем кабинете. Я сел в кресло вздремнуть немного, вдруг сквозь сон этак слышу, что гость мой ходит по комнате и что-то с жаром говорит, открываю я глаза, прислушиваюсь: рассказывает он, что будто бы там, где они стоят, живут все богатые помещики, и живут отлично, и что будто бы там жениться на богатой невесте так же легко, как выпить стакан воды. Эти слова его, знаете, и напомнили мне, что говорила о нем Марья.

- Не знаю, - говорю, - милый мой Дмитрий Никитич, как нынче, а прежде я там тоже бывал, живут так же, как и мы грешные: есть богатые, есть и бедные; и богатые невесты, слышно, выходят больше или за богатых, или за чиновных, а на вашу братью - небогатых субалтер-офицеров - не очень что-то смотрят.

- Ну, нет-с; нынче там не так-с, - возражает он мне. - Нынче, если вы понравились девушке, то она, будь у ней хоть миллион, полюбя вас, выйдет за вас замуж.

- Может быть-с, - говорю, - только вот прежде надобно понравиться чем-нибудь.

Он прошелся этак по комнате, усмехнулся.

- Уважаю вас, дядюшка, - говорит, - как почтенного дядю, спорить с вами я не смею, тем более что про себя лично в этом случае мне рассказывать довольно щекотливо, и замечу одно, что тамошние женщины все прекрасно образованны, очень богаты и потому избалованны. Встречая молодого человека, если он им нравится, они знать не хотят, богаты ли вы, бедны, чиновны или нет.

- Ну, вот видите, - говорю я, - вы рассказываете нам точно про какую-нибудь новооткрытую Америку; все там не по-нашему делается.

- Вам, я вижу, дядюшка, это кажется смешно и неправдоподобно, но я могу доказать примерами: в прошлом году у нас женился майор и взял сто тысяч чистогану - это уж факт!

- Так майор же, - говорю, - а не прапорщик.

- Позвольте-с, - перебивает он меня, - если вам угодно успех этот отнести к чину майора, так вот вам другие два примера: пред самым моим отъездом один наш прапорщик, и один даже юнкер, оба бедняки, женились и получили в приданое: первый небольшое состояньице с десятью тысячами серебром годового дохода, а второй хватил полмиллиона. Конечно, они оба хорошего очень рода, молодцы, щегольски говорят по-французски, но и только; кроме этого, в них ничего особенного нет: прапорщик даже очень недалек; а умели понравиться девушкам.

- Дай бог, конечно, - говорю, - этакого счастья всякому, но только вот видите ли, Дмитрий Никитич, что я в жизнь мою наблюдал: вас, охотников жениться на богатых невестах, смело можно считать тысячами, а богатых невест десятками, так на всех, пожалуй, и недостанет.

- Зачем же на всех? На счастливцев выпадает! Но... если удается некоторым, то почему не искать и каждому? Возьмите вы молодого человека в моем положении и скажите мне откровенно, чем другим я могу поправить мою карьеру; а поправить ее мне очень нужно: я очень небогат, но и по моему воспитанию, и по тому кругу, в котором я жил, по всему этому я привык жить порядочно.

- Какая вам, - говорю, - еще надобна карьера? Служите усерднее, вы красивы из себя, молоды, здоровы, человек, как понимаете себя, образованный, выслужитесь: карьера сама собою придет со временем.

- А денежные средства? - возражает он мне.

- Что же, - возражаю я ему в свою очередь, - денежные средства? По-моему, ваши денежные средства вовсе недурны: жалованья вы получаете около трехсот рублей серебром, именье... хоть вы и расстроили его, но поустрой-те немного, и одной оброчной суммы будете получать около шестисот серебром; из этих денег я бы на вашем месте триста рублей оставил матери: вам грех и стыдно допускать жить ее в такой нужде, как жила она эти два года. Извините, я говорю прямо.

- Все это, дяденька, я очень хорошо сам знаю, но в таком случае, говорит, - я не могу служить.

- Отчего же не можете? У вас будет шестьсот рублей годового дохода: на эти деньги очень, кажется, можно жить молодому офицеру.

Он вдруг засмеялся.

- Шестьсот рублей, - говорит, - для кавалерийского офицера! Нет, говорит, - дядюшка, видно, вы совершенно не знаете службы.

- А когда, - говорю, - мало вам в кавалерии, переходите в пехоту, служба везде все равна.

- Если бы и так, - отвечает он мне на это, - так и в таком случае мне нечем будет жить.

- Да что же такое? - вспылил уж, знаете, я. - Все вам мало да мало, а спросили бы вы: как служил ваш отец и я? Жалованья мы получали вдвое меньше вашего, из дома ни копейки, кроме разве матушка тихонько от отца пришлет белья, а мы, однако, прослужили: я двенадцать лет, а брат пятнадцать.

- Если так рассуждать, так вы, конечно, - говорит, - дядюшка, правы, но вы забыли, что нынче не те уж времена и не такое мы с детства получаем воспитание. Кто говорит! Если б я вырос в деревне, ничему бы не учился...

(Он-то, изволите видеть, многому учился, думаю я; однако ж слушаю.)

- Роскоши бы, - продолжает, - не видал, в обществе не был принят, это другое дело, я бы стоял там где-нибудь в деревне, ел бы кашу да говядину с картофелем, пил бы водку - и прекрасно! Но это для меня уж невозможно. Там у нас неделя не проходит без бала.

- Эх, - говорю, - Дмитрий Никитич, танцуя, целый век не проживешь.

- Кто ж, - говорит, - дядюшка, с этим спорит? Неужели вы думаете, что я в этих балах вижу цель моей жизни? Вовсе нет! Я хочу только жить между людьми, равными мне, и в обществе, хоть сколько-нибудь образованном; но предположим, что я поступлю буквально по вашему совету, то есть ничего не буду предпринимать и смиренно удовольствуюсь доходами с именья; в таком случае, как я и прежде вам объяснил, службу я должен оставить и, следовательно, поселиться в деревне, в нашей прекрасной Бычихе; но что ж потом я стану делать? В чем и какого рода могут быть у меня развлечения? Ездить по деревням на беседы да в села на базары!

- Кто вас, - говорю, - заставляет ездить по беседам? Занятия можно найти: хозяйничайте; а если захотите развлечься, зимой поезжайте в губернский город; у нас здесь веселятся больше по городам.

- Благодарю вас, дядюшка, покорно на ваших городских удовольствиях, говорит он и кланяется мне в пояс. - Бывал я прежде, - продолжает, - был и теперь проездом в вашем губернском собрании. Что это такое, помилуйте, только что не горят сальные свечки да не подают квасу: скука, натянутость во всем, как на купеческой вечеринке, и что всего милее: я, например, в маскараде ангажирую одну девушку, она мне вдруг прямо говорит: "Pardon, monsieur*, я с незнакомыми не танцую". Я отвернулся и не стал больше говорить. Это черт знает что такое! Она видела, что я в мундире. Как, тетушка, скажете вы, оправдаете поступок этой девицы или нет? - обращается он к жене моей; а та, знаете, чтоб немного побесить его:

______________

* Извините, сударь (франц.).

- Что ж? - говорит. - Она, верно, не хотела с вами танцевать.

Он только на это приосанился и ничего не сказал.