Ребро жестокости (СИ)

Знаете, по большому счёту, мне кажется, что если бы речь шла исключительно о грузах и деньгах, то мы бы не стали свидетелями столь долгой и жестокой войны. Какими бы жадными ни были все эти воротилы, если бы ими двигала одна лишь корысть, они бы всё-таки договорились, так или иначе. Ищите женщину, мой дорогой, ищите женщину всегда и во всём. Пинья разыскал останки своей семьи, похоронил их на родине и отстроил над могилой огромный мавзолей, украшенный жалостливыми фресками. Его жизнь превратили в ежесекундную боль, которую не в силах унять даже реки вражеской крови, питающие океан человеческой жестокости. Но сегодня я, пожалуй, больше не стану вас утомлять. Видите ту цыпочку за барной стойкой? Маленькая Хуанита. Она ждёт меня. Здесь, знаете ли, можно вести очень приятную жизнь, если ты в меру щедр.

Третья глава.

КРЕСТИНЫ В ТИХУАНЕ

– Добро пожаловать, дорогие прихожане, на празднование крестин этой маленькой дщери Божьей, – торжественно провозгласил епископ Херардо Монтеро, и продолжил, обращаясь уже к стоявшей перед ним молодой паре с новорожденной девочкой на руках у матери. – Вы связали свои жизни узами брака, дали рождение этому ребёнку и пришли в Церковь, чтобы крестить его. Какое имя вы выбрали для своего ребёнка?

– Пьедад, – ответил Пабло, красивый молодой отец с буйной шевелюрой, одетый в белоснежный костюм, и его супруга, очаровательная донья Эльвира кивнула, ослепительно улыбнувшись священнику.

– Чудесное имя [7]! Помните же, что испросив крещения для своего ребёнка, вы обязаны растить его в христианской вере. Крещу тебя, маленькая Пьедад, от имени Церкви Божьей, во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Отец Херардо наложил большим пальцем знак креста на лобик младенца и начал потихоньку лить воду из медного кувшина на её крошечную головку. Пьедад захныкала.

В переполненном нефе, в первых рядах, выделялась группа из шести Фуэрте-младших. Почти все они были одеты, в цветастые «гавайские» рубашки, по моде мексиканских провинциалов, светлые брюки и беговые кроссовки. Массивные золотые браслеты на волосатых руках, позвякивая, стукались об «ролексы» при каждом жесте. «Лысый» Панчо, старший из них, водрузил на голову огромный белый стетсон, который он упорно отказывался снимать даже в церкви. Взоры молящихся прихожан с нескрываемым любопытством обращались на братьев гораздо чаще, чем на отца Херардо, произносившего тем временем сакральные формулы с амвона.

«Горилла» Хуан, стокилограммовый великан, затянутый в трещавшие на нём чёрные кожаные штаны, склонился к уху «Лангуста» Эдо и низким голосом сообщил:

– Говорят, Монтесума послал сюда своего человека.

– Зачем? – равнодушно пожав плечами, ответил Лангуст.

– Разбираться. Якобы из-за того, что «Синий» после ареста дяди сообщил ему, что отдал штат «Доктору», а «Доктор» сбежал. Теперь трезвонит на каждом углу, что мы заплатили Тибурону, чтобы тот его убрал. Позорит семью перед уважаемыми людьми.

– А Монтесума здесь причём? – всё так же равнодушно проронил Лангуст.

Горилла собирался ответить, но после того как Панчо окатил его выразительным взглядом святоши, лишь покрутил указательным пальцем в воздухе, звякнув браслетами. Лангуст согласно кивнул: «поговорим после мессы». В этот момент братья церемонно, друг за другом, пристраивались в проходе между скамьями к очереди прихожан за причастием. Временно забытое отвлекшимся Богом население привычно, по-сизифовски, тянулось друг за другом в сторону трансепта, к недосягаемому свету. Панчо вновь обернулся к Хуану и сделал большие глаза. Хуан сначала не понял, но потом вспомнил, что сегодня не исповедовался, вышел из очереди и вернулся на место, откуда мрачно наблюдал, как коленопреклонённый Панчо сосредоточенно жуёт тело христово, благоговейно запитое пресуществлённой кровью. Разноцветные блики недосягаемого света тоскливо струились на каменные плиты пола свозь искусный витраж, отобразивший на своих стёклах кроткую паству в виде стада баранов.

После мессы братья в парадном кортеже «мерседесов» направились прямиком в клуб «Инглатерра», где всё было готово к грандиозной фиесте. Парковка была под завязку забита дорогими автомобилями. Отдельные припозднившиеся гости продолжали прибывать на такси. Народ уже растекался по площадке с дымящимися мангалами вокруг огромного бассейна, в котором плескалось несколько загорелых девушек и юношей. Дети приглашённых семейств шумно резвились на батутах в специально разбитом для них надувном городке. Возбуждённая толпа перекатывалась с патио на освобождённые от сеток теннисные корты, охраняемые шеренгой угрюмых мордоворотов по наружному периметру. Галдящая масса разбивалась на мелкие группки, судачила, от души отдавая должное закускам от семейного повара и дорогим напиткам, причмокивая, хвалила отборный виски из дубовых бочек. Это была настоящая массовка, отобранная из сливок городского общества, призванная свидетельствовать о богатстве и власти семьи Фуэрте. Повсюду слышались льстивые речи, восхищённые сплетни, сливающиеся в общий благоговейный гул. Банкиры, полицейские чины, нотариусы, адвокаты, представители духовенства, репортёры из лояльных изданий собрались, чтобы отдать дань почтения крошке Пьедад и её преуспевающей семье.

Но помимо солидной возрастной публики, не меньше здесь было представлено и местной молодёжи. Харизма Живчика и брутальность Гориллы притягивали подростков и студентов из богатых семей, как магнит. Побывать на одной из вечеринок, регулярно закатываемых Фуэрте-младшими, было заветной мечтой всех местных девчонок, а парням такое приглашение придавало веса и значительности. Что же до людей, которым посчастливилось попасть в весёлую компанию, то их навсегда затягивал стремительный водоворот праздной жизни, шумных сборищ и спонтанных нарушений уголовного кодекса. Преступная карьера новоявленных членов картеля начиналась исподволь, с каких-нибудь мелких правонарушений и заканчивалась двадцатилетними сроками, если не кладбищем. Пьяная бравада с нелегальным ношением оружия неизбежно перерастала в личные трагедии, когда, не успев оглянуться, желторотые юнцы с зачатками представлений о реальной жизни вдруг оказывались повязанными кровью с одними из самых хладнокровных убийц на земле.

Например, жалобы соседей Гориллы по кондоминиуму на громкую музыку изначально воспринимались толпой подвыпившей молодёжи с глумливым юмором. Каждый старался перекричать, перетопать, перешуметь другого, с упоением доказывая нудному старичью за стеной право юности на непослушание. Всё обернулось кошмаром за те доли секунды, когда один из раздосадованных соседей всё-таки дозвонился в дверь, а Горилла не долго думая застрелил его в упор прямо на пороге. В тот момент, когда после двух сухих щелчков пистолета безжизненное тело отставного полковника полиции грузно ввалилось в прихожую и распласталось на красном ковре, все, кто это видел, вдруг остановились и смолкли, но лишь затем, чтобы, будучи подстёгнутыми нетерпеливым жестом Гориллы, возобновить буйство ночи с удвоенной энергией. Свистопляска становилась лишь громче и разнузданнее, пока Горилла с двумя подручными оттаскивали тело старика в погреб, где огромный чан, наполненный кислотой, по традиции дожидался очередной жертвы. Постепенно, таким или схожим образом Фуэрте-младшие сплотили вокруг себя молодое поколение высшего класса Тихуаны. Это было намеренной стратегией семьи, идейным вдохновителем которой был Живчик. Они создавали свой собственный картель.

В тот день только самые громкие возгласы и смех изредка пробивались сквозь наглухо задраенные и зашторенные окна конференц–зала «Инглатерры», в котором братья держали военный совет.

– Если бы дядя знал, чем эта чернь способна отплатить за благодеяния, он ни за что не «поднял» бы таких людей как Монтесума или Пинья, – возмущался Хавьер «Тигрёнок», самый младший из братьев. – Они обязаны всем, что у них есть нашей семье.

– У плебеев отсутствует благородное чувство признательности, – согласился Карлос «Хирург», самый рассудительный из братьев. – Подумать только, кем они были до того, как дядя их подобрал… Пеоны, навозники, побирушки со свалки. Но Пинья понёс своё наказание за то, что обманул дядино доверие. Врагу не пожелаешь.