Река (Свирель вселенной - 3)

Майская погода неустойчива, и то и дело грохотал гром, плотно синели тучи, сверкала серебряная паучья лапка. И Предок, бия в барабан, шествовал с дождями. Меньшиков приставал к берегу, накрывался целлофаном, а если был вечер - успевал поставить палатку.

После гроз река лежала в грязных дымчатых берегах истомленной, но и свежей. По ней плыли листья, сучки, от набежавшего ветра с ив моросило, и реку как будто пробирала дрожь.

Дула выпь, мычала. Ее песнь сопровождало надсадное кряканье уток. К ним подключался коростель. Коростель словно бы закручивал ржавую пружину, как тупой педантичный часовщик.

Меньшиков заваривал уже корень шиповника, фабричный чай кончился; и в супы добавлял молодую крапиву. Надо было, конечно, лучше подготовиться к плаванию. Но так уж получилось.

По ночам он видел разнообразные сны. Он восходил по реке в снах. В квартирах мы спим беспробудно, будильник отсекает, как страж, наши сны, утренние новости, газеты доканчивают дело. Не то на реке. Здесь ты часто пробуждаешься. И поэтому помнишь все. Но сны пересказывать бессмысленно. И мы оставляем их невысказанными, похожими на деревья, погруженные в воды реки, темные подводные рощи. Надводная часть мира не хуже. И не менее фантастична. Если ты странствуешь один, с именами. И сам даешь имена.

Однажды утром он пошел к реке мыть котелки и на одиноком кусте шиповника увидел раскрывшийся за ночь цветок. Этот вид шиповника называют собачьим, оттого ли, что неказист, оттого ли, что рвет в клочья бока охотничьим псам. Шиповник - дикая роза. И Меньшиков назвал это место Собачьей Розой.

Но куст шиповника пах тонко и нежно. Неудачное название.

Запах животных тяжел и неприятен.

Люди всячески истребляют этот запах. С трудом им дается то, что другимдаром. Кто-то забыл им вплести в волосы душистый колосок.

Он вспомнил Асю Ремизову и подумал, что ей-то это ни к чему. Ни благоухание коры, ни аромат черемух.

Меньшиков бродил в перелесках, осыпанных черемуховой трухой, сидел на нежных песчаных косах. Вспоминал неправдоподобную дочь Ремизова. Плыл вверх.

А в то утро, когда зацвел шиповник, он спустился к реке. Она лежала в косых полосах света и древесных теней. Меньшиков разделся, осыпая росу с травы, и нырнул с берега.

Вот Язык: песчаная коса, глина, новое солнце, острые лезвия трав, священные ступы черемух, отражения осин, белые купола диких груш.

В молчании Меньшиков плыл дальше.

Он поднялся уже довольно высоко по реке и на берегах, на песке и глине все чаще замечал следы речных, небесных и лесных жителей.

Пока он плыл, отцветали одни деревья и зацветали другие.

Плоские, мучнисто и медово пахнущие праздничные нимбы взошли над калинами.

Зеленые дудки раскрыли светло-зеленые и бледные зонты.

Появились ромашки.

Над водой носились дымчато-белые кулики; они пускали звонкие трели: ти-ти-ти-ти-ти-ти!

Из тростников им отвечали: чек-чек-чек! зер-зер-зер! Может, камышовки. Или сверчки.

Меньшиков жалел о потерянном школьном определителе птиц. Следующий раз он отправится в путь с определителем, если сумеет его достать.

Но кое-что он еще помнил.

Как это? Птицы - животные, чье тело покрыто перьями и передние конечности видоизменены в органы полета, крылья. Птицы - животные двуногие.

Самая быстрая птица - стриж.

Самая любимая - зимородок.

Но зимородки ему сейчас что-то не попадались. Видел он ворон, камышовок, куликов, как-то рано утром- соловья: всю ночь тот грохотал оглушительно возле палатки в кустах, и Меньшикову мерещилась птица величиной с петуха,- раздувает мехи-щеки и начинает звучно щелкать, цокать с переливами; видел аистов, вышагивающих по лугам в молчаливой сосредоточенности, иссиня-черных и белых сорок (сочетание цветов то же, что и у аиста, но как не похожи повадки, осанка); на песчаных косах, как сфинксы (точнее, как знаки вопроса), маячили цапли в сером наряде с черным подбоем; в берегах жили ласточки. Меньшиков смотрел, как они рассекают воздух на своих "органах полета".

Меньшиков молчал все это время плавания вверх по реке. Молчание накапливалось в нем. И не пугало. В старину моряки-одиночки считали, что молчание - врата безумия. Они разговаривали сами с собой вслух, пели песни дельфинам и морским черепахам, беседовали с луной и звездами.

Меньшикову нравилось молчание.

Но пора было позаботиться о провизии. Уже несколько дней он заваривал корень шиповника, щедро заправлял супы молодой крапивой, не ел хлеба, варил уклеек. У него еще оставались деньги.

И молчание его длилось еще до ближайшей деревни.

Деревня заявила о себе петушиными криками, а затем он увидел на берегу две лодки: одна, полусгнившая, вросла в речной песок, другая лежала кверху днищем, с проломленным бортом.

Меньшиков огляделся; загнал байдарку в вербы, привязал носовую веревку к стволу и, потягиваясь, распрямляя замлевшие члены, поднялся на берег, заросший молодой синеватой травой.

На наклонной плоскости серела деревня: несколько разбросанных как попало изб. Над деревней возвышалась водонапорная башня. Но когда он свернул к колонке и надавил рычажок, из раструба только высунулась красно-ржавая трубка, и все железное приспособление сухо, надсадно просипело. Ни капли воды. Башня была бездействующей. Скорее некое архитектурное сооружение. Даже, может, культовое.

Меньшиков посмотрел по сторонам. Глушь. Запустение. Древность. Обитаема ли деревня. Не декорации ли это для какого-нибудь исторического фильма. Да, что-нибудь о далеком прошлом: смутное время, монголо-татарское иго, нашествие Наполеона. Только водонапорная граната смущает. И электрические провода. Или фильм о будущем. Постучишься, а откуда-нибудь из сарая выйдет заржавевший робот-крестьянин.

На отшибе полуразобранный трактор.

Но вот живые белые и черно-белые, рябые куры. Когтят пыльную землю, что-то выклевывают, сдержанно переговариваясь.

Где тут магазин.

Вдруг откуда-то, как черт из табакерки, выскочила грязная белая собачонка, захлебнулась от радости и злобы, справилась с волнением и залилась.

Тут же откликнулись другие собаки. И где-то загоготали гусаки.

Меньшиков прошел еще немного и увидел гусей возле обширной лужи. Женщина в темном рабочем халате, выцветшем платке, резиновых сапогах посмотрела на него и скрылась в хлеву. Меньшиков решил обождать, но, завидя чужака, горбоносый гусак пошел, шипя, матеро распуская крылья, вытянув шею как бы для того, чтобы получше разглядеть мелкого врага. Меньшиков попятился. Гусак был близко и шипел уже, словно сказочный змий. Меньшиков споткнулся и чуть было не угодил в лужу. Сбоку наседала собачка. Меньшиков вынужден был ретироваться. Да и видно было, что магазина здесь нет и в помине.

Он пошел к реке. Ладно, ловить уклеек. Как зимородок.

В кустах возле байдарки кто-то стоял.

Меньшиков спустился к реке. Человек обернулся. Черный рабочий халат, сапоги, кепка с козырьком, испачканным кровью, слизью, чешуей. Он подобрал удочки и холщовый мокрый мешок. Рыбак.

- Смотрю, чего это, - сказал рыбак и кивнул на байдарку. - Лодка?

- Да.

- Твоя?

- Моя.

- Мм,- промычал мужик. - Рыбачишь, что ли, или как?

- Как?

- Ну или так, смотришь бутафорию нашу, туристом.

- И то, и другое, - ответил Меньшиков, чувствуя твердость, плотскость каждого произносимого слова.

- А, - сказал мужик, кивая, - хрена ли здесь смотреть. Кусты, глина. И рыбалка - пшик. Раньше судак был, например, а теперь бутафория.

- Да, - согласился Меньшиков.

Мужик встряхнул мешок и сказал, что с утра за мелюзгой; ну, правда, окушка одного хорошего взял... А ты зачем в деревню? Меньшиков объяснил. Мужик удовлетворенно кивнул и подтвердил, что магазина здесь нету и никогда сроду не было. Меньшиков тем не менее спросил, не продаст ли он ему что-нибудь. Мужик посмотрел на байдарку, на реку, покачал головой.

- Нечего. Бутафория такая.