Жил человек

- А что синоптики обещают? - продолжаем мы свой разговор.

- До конца месяца все то же. - Голованов кивает в сторону окна, косая черная прядь волос взлетает и снова резко падает на широкий лоб. - Так скоро гребни подсыхать начнут.

- Скверно.

Сидим за длинным столом, отнесенным в сторону от служебного секретарского, массивная хрустальная пепельница перед нами потихоньку заполняется окурками. Посматриваю на Голованова, не перестаю удивляться, как молодо он выглядит - лет на двадцать пять, не больше, хотя понимаю, что столько ему быть не может. Хороший костюм, белая сорочка с модным разлапистым галстуком, по-юношески свежее лицо, пусть и озабоченное, с резкими сильными чертами, вроде напустил на себя малость, все по той же молодости, - одним словом, секретарь райкома комсомола - в самый бы раз, но никак уж не руководитель солидной партийной организации района. Помогает такому впечатлению и то, что секретарское кресло за поперечным, к нашему, столом пустует - кажется, что хозяин кабинета вышел и мы вдвоем поджидаем его.

- Иван Константинович, - обком, - приоткрыв дверь, докладывает полная секретарша.

Извинившись, Голованов идет к телефону; разговор затягивается - судя по коротким ответам - о предстоящем пленуме. Подхожу к окну с раздвинутыми легкими зеленоватыми шторами; отсюда, с третьего этажа, виден райкомовский двор - с гаражом в углу, коричневыми яблонями и черными прошлогодними клумбами - общественной заботой аппарата райкома; дальше - холмистая равнина сухих разноцветных крыш, железных и шиферных; еще дальше, на горизонте, - солнечная голубоватая дымка талых, на месяц раньше закурившихся полей, - туда, вероятно, и смотрел перед моим приходом Голованов.

Что-то в его настроении неуловимо меняется, не возвращается он и к прерванному звонком разговору, к своим постоянным заботам.

- Эх, написали бы вы, - напористо предлагает он. - Есть тут у нас одна доярочка - золото девка!

Объясняю, что поездка моя связана с письмом из детского дома, спрашиваю, знал ли он бывшего директора Сергея Николаевича Орлова.

- Орлова? - удивленно спрашивает Голованов.

На его резко очерченном лице так же резко происходит и смена выражений, о значении их даже предполагать не нужно - так очевидны, понятны они. Только что изумленно взлетевшие брови его сосредоточенно, в раздумье выравниваются, на переносье набегает, потом четко обозначается поперечная складка, медленно выпустившие глубокую затяжку дыма широкие губы сурово сжимаются, - минуту назад сидевший передо мной юноша становится за эту же минуту старше.

- Еще бы не знал! - По крутой, чисто выбритой скуле Голованова перекатывается малиновый желвак. - Такая она штука - жизнь. У каждого дня свои заботы, все вскачь, вскачь... Вот вы назвали - Орлов, а я и опешил: о ком он? Всего ничего и прошло-то, год какой-нибудь, а он у меня уже - вот тут, в черепушке, - в других списках. В списанных. Не сразу оттуда и извлек... Хотя иной раз сам сижу на активе и машинально глазами по рядам зыркаю: он-то, мол, где?..

Голованов поднимается, шагает по кабинету, изредка подходя к столу сбить с сигареты пепел, я молча следую за ним взглядом.

- Правильное они вам письмо прислали. Считайте, что и весь райком под ним подписался. - И недоуменно пожимает плечами: - Черт, как неразборчиво получается, несправедливо! Один - ну пустышка совсем, ну никчемный! - до глубокой старости живет. Хотя содержание, вся польза от него людям - как от одуванчика: фу - и пусто! А такой, как Орлов, - сгорает. Пятьдесят семь - разве это старость? Опыт, зрелость... Не подумайте, что я против старцев. Сами еще, может, будем. Пускай живут - прокормим. Есть среди них - на сто лет наперед наработали. А то, что Орлов делал, - дороже всего. Ребятишек воспитывал. Очень это правильно, очень - написать о нем!.. Хотя, по-моему, и нелегко. Понимаете, внешне все очень обычно. Много лет был директором детского дома. Вроде - все, буднично. А по существу, о нем следует писать в серию "Жизнь замечательных людей".

Ну, растревожили вы меня сегодня!

Удивленно тряхнув головой, он садится, закуривает новую сигарету. Я подталкиваю его вопросом:

- Давно вы с ним были знакомы?

- Нет, - тотчас отвечает он. - Я пока ходил - сам припоминал. Работаю здесь пятый год - значит, что-то около этого, к тому же и встречался с ним редко. Теперьто понимаю - обидно редко, возможно даже - непростительно редко. Как же, не главный участок! Не колхоз, не совхоз - не хлеб, не молоко. Глупо, конечно... Например, наше первое знакомство запомнилось мне его скромностью. Хотя насчет скромности скорее всего потом подумал, позже. Тогда мне не до размышлений было. Если что и подумал, так о том, что больно уж он непробивной.

Голованов припоминает детали, подробности - я добросовестно излагаю то, что легло в память, как реальные картины.

т..По вторникам, с полдня, первый секретарь райкома Голованов вел прием по личным вопросам. Нынешний вторник выдался заполошным с самого утра, Голованов нервничал и тем тщательнее пытался скрыть свое раздражение. Главная причина была - сахарная свекла, с вывозкой которой район позорно провалился. Затяжные осенние дожди превратили поля и дороги во вселенскую хлябь; рвали жилы лошадям, натужно надрывались моторы тракторов, измучились, издергались люди. Пошел ноябрь, первые заморозки успели потрогать поверхность бунтов, а на полях еще оставалась чуть лп не половина свеклы. Горше горькой редьки бывает иной раз этот сладкип корень, как его красиво именуют газетчики! Только что позвонил второй секретарь обкома - тот самый, что полгода назад привез его, Голованова, сюда и рекомендовал районной конференции первым секретарем, - холодно сказал:

- Смотри, Голованов. Обком оказал тебе большое доверие - обком может и отказать в доверии.

А люди все шли; некоторые из них оказывались по членами партии, но не станешь же из-за этого заворачивать их обратно, хотя этажом ниже такой же прием вол сейчас и председатель райисполкома, человек самостоятельный и, кстати, куда лучше знающий район, чем новичок Голованов. Ничего этого не объясняя, Голованов терпеливо выслушивал, терпеливо разбирался; недовольство собой, раздражение все накапливались, подливало масла в огонь и то, что иные из посетителей приходили с пустяшными вопросами и жалобами. Будь его, Голованова, воля, кое-кого, под запал, он бы сейчас вытурил пз кабгтнета, на минуту закрылся - переобуться в резиновые, постоянно в шкафу стоящие сапоги, - и туда, на поля, где возле присыпанных мокрым снегом бунтов жарким паром дымились крупы лошадей, буксовали в грязюке тракторы и висела злая едкая матерщина...

- Орлов, директор детдома, - назвала очередного посетителя секретарша и успокоила, подбодрила угрюмо глянувшего на нее секретаря: - Больше никого, Иван Константинович.

"Этот-то какого черта!" - ругнулся про себя Голованов. Школами и прочими подобными учреждениями занимался третий секретарь, у Голованова до них просто руки еще не дошли. Ругнулся, но остановить секретаршу не успел: посторонившись, она уже пропускала Орлова, дру желюбно улыбаясь ему.

Коренастый, с продолговатой, под "бокс" стриженной головой, вошел он как-то деликатно, неуверенно, что ли, и остановился перед столом едва ли не по стойке "смирно". Одет опрятно, отметил Голованов, но ему не понравилось, что ворот темной косоворотки у того, по старинке, был отложен, открывая мускулистую шею. Мог бы и в галстуке - директор все-таки, в райком пришел!..

- Здравствуйте, Иван Константинович, - голос у Ораова был негромкий, неторопливый.

- Что у вас стряслось? - резкость уже сорвалась, Голованов, как мог, попытался сгладить ее: - Что ж вы стоите, садитесь... пожалуйста.

- У нас ничего не стряслось. - Орлов сел, провел рукой по короткому, по вискам седому ежику. - Пришел попросить помощи. Заканчиваем капитальный ремонт, а радиаторов для парового отопления - нет.

- Почему ж вы вчера не пришли? Или завтра, допуетим? - недовольно осведомился Голованов, отчего-то неловко чувствуя себя под прямым спокойным взглядом Орлова. - Сегодня прием по личным вопросам.