Санин(год издания 2008)

Он не умел плавать и, быстро раздевшись, влез в воду на самом мелком и прозрачном месте, где ясно было видно светло-желтое ровное песчаное дно.

— Ух, ладно, — говорил он, подпрыгивая и далеко разбрасывая блестящие брызги.

Санин, не торопясь и глядя на него, разделся и бегом вбежал в воду, подпрыгнул, ухнул и поплыл через реку.

— Утонешь, — кричал Иванов.

— Не утону, — весело фыркая и смеясь, отозвался Санин. Их веселые голоса далеко и радостно разносились по светлой реке и зеленому лугу.

Потом они вылезли и валялись голые в мягкой свежей траве.

— Славно!.. — говорил Иванов, поворачивая к солнцу свою широкую спину с блестящими на ней мелкими капельками воды. — Построим здесь две кущи…

— А ну их к черту! — весело закричал Санин. — И без кущи славно, кущи-то всякие давно надоели!

— Ух-а! Трык-брык! — закричал Иванов, выделывая какие-то дикие и веселые па.

Санин, хохоча во все горло, стал против него и принялся выделывать то же самое.

Голые тела их блестели на солнце, и мускулы быстро и сильно двигались под натянутой кожей.

— Ух! — запыхался Иванов.

Санин еще потанцевал один, потом перекувыркнулся через голову.

— Иди, а то всю водку выпью, — крикнул ему Иванов. Одевшись, они доели огурцы и допили водку.

— Теперь бы пивка холодного… ха-арошо! — мечтательно сказал Иванов.

— Поедем.

— Валяй.

Они наперегонки сбежали с берега к лодке и быстро поплыли.

— Парит, — сказал Санин, счастливо жмурясь на солнце и разваливаясь на дне лодки.

— Будет дождь, — отозвался Иванов, — правь же… черт!..

— Догребешь и сам, — возразил Санин.

Иванов брызнул на него веслом, и светлые прозрачные брызги, насквозь пронизанные солнцем, каскадом разлетелись вокруг.

— И за то спасибо, — сказал Санин.

Когда они проезжали мимо одного из зеленых островов, послышались веселые взвизги, плеск и звонкий радостный женский смех. День был праздничный, и из города много народа понаехало гулять и купаться.

— Девицы купаются, — сказал Иванов.

— Пойдем посмотрим, — сказал Санин.

— Увидят.

— Нет, мы тут пристанем и пойдем по осоке…

— А ну их, — слегка покраснев, сказал Иванов.

— Пойдем.

— Да соромно, — шутливо пожал плечами Иванов.

— Чего?

— Да… оно ж девицы. Нехорошо…

— Дурень ты, — сказал Санин, смеясь, — ведь ты б с удовольствием посмотрел.

— Да ежели девица и того… то кому же оно…

— Ну, так и пойдем…

— Да оставь…

— Тьфу! — сказал Санин. — Нет ни одного мужчины, который бы не хотел видеть красивую голую женщину… и даже такого нет, который хоть раз бы в жизни хоть мельком бы не посмотрел, а…

— Оно так, — согласился Иванов, — а все-таки… ты б уж, если так рассуждаешь, и шел бы прямо, а то прячешься!

— Так прелести, друг, больше, — весело сказал Санин.

— Оно, конечно, весьма это приятственно… А ты сдерживайся…

— Ради целомудрия?

— А хотя бы…

— Да не хотя бы, а больше ведь не для чего!

— Ну, пусть.

— Ну… Да ведь в тебе и во мне этого целомудрия нет…

— Если око тебя соблазняет, вырви его, — сказал Иванов.

— Не городи глупостей, как Сварожич, — засмеялся Санин. — Бог дал тебе око, зачем же его рвать?

Иванов, улыбаясь, пожал плечами.

— Так-то, брат, — направляя к берегу лодку, сказал Санин. — Вот если бы в тебе при виде голой женщины и желания никакого не появлялось, ну тогда был бы ты целомудренный человек… И я бы первый твоему целомудрию удивлялся бы… хотя бы и не подражал и, весьма возможно, свез бы тебя в больницу… А если все это внутри у тебя есть и наружу рвется, а ты его только сдерживаешь, как собаку на дворе, так цена твоему целомудрию — грош!

— Оно точно, только ежели не сдерживаться… то иной человек может бед натворить!..

— Каких бед? Если сладострастие и ведет иногда к беде, так не оно, само по себе, в этом виновато…

— Оно, положим… ты не изъясняй!

— Ну так идем?..

— Да я разве что…

— Дурень ты, вот что… Иди тише! — улыбаясь, сказал Санин. Они почти ползком проползли по душистой траве, тихо раздвигая звенящую осоку.

— Гляди, брат! — восторженно сказал Иванов. Купались какие-то барышни, судя по цветным кофточкам, юбкам и шляпкам, ярко пестревшим на траве. Одни были в воде, брызгались, плескались и смеялись, и вода мягко обливала их круглые нежные плечи, руки и груди. Одна высокая, стройная, вся пронизанная солнцем, от которого казалась прозрачной, розовая и нежная, во весь рост стояла на берегу и смеялась, и от смеха весело дрожали ее розовый живот и высокие девичьи крепкие груди.

— О, брат! — сказал Санин с серьезным восторгом. Иванов с испугом полез назад.

— Чего ты?

— Тише… это Карсавина!

— Разве? А я даже не узнал… Какая же она прелестная! — громко сказал Санин.

— Н-да, — широко и жадно улыбаясь, сказал Иванов.

В это время их услышали и, должно быть, увидели. Раздался крик и смех, и Карсавина, испуганная, стройная и гибкая, бросилась им навстречу и быстро погрузилась в прозрачную воду, над которой осталось только ее розовое с блестящими глазами лицо.

Санин и Иванов, торопясь и путаясь в осоке, счастливые и возбужденные, побежали назад.

— А-ах… хорошо жить на свете! — сказал Санин, широко потягиваясь, и громко запел:

Из-за зеленых деревьев еще долго слышался торопливый, смущенный и радостный смех женщин, которым была стыдно и интересно.

— Будет гроза, — сказал Иванов, посмотрев вверх, когда они вернулись к лодке.

Деревья уже потемнели, и тень быстро поплыла по зеленому лугу.

— Тю-тю, брат… беги!

— Куда? Не убежишь, — весело прокричал Санин.

Туча тихо и без ветра подходила ближе и ближе и уже сделалась свинцовой. Все притихло и стало пахучее и темнее.

— Вымочит на славу, — сказал Иванов. — Дай закурить с горя.

Слабый огонек загорелся, и было что-то странное в его слабом желтом свете под свинцовой мглой, надвигавшейся сверху. Порыв ветра неожиданно рванул, закрутился и зашумел, сорвав огонек. Крупная капля разбилась о лодку, другая шлепнулась на лоб Санину; и вдруг защелкало по листьям и зашумело по воде. Все сразу потемнело, и дождь хлынул, как из ведра, покрыв все звуки своим чудным водяным звуком.

— И это хорошо, — сказал Санин, поводя плечами, на которых сразу облипла мокрая рубаха.

— Недурно, — ответил Иванов, но сидел, как мокрый сыч.

Туча не редела, но дождь так же быстро ослабел и уже неровно кропил мокрую зелень, людей и воду, по которой прыгали стальные гвоздики. В воздухе было мрачно, и где-то за лесом блестела молния.

— Ну что ж… домой, что ли? — сказал Иванов.

— Все равно, можно и домой.

Они выехали на широкую темную воду, над которой низко и тяжело клубилась тяжелая туча. Молнии сверкали все чаще, и отсюда были видны их грозные огни, прорезывавшие черное небо. Дождь совсем перестал, и в воздухе стало сухо и тревожно пахнуть грозой. Какие-то черные и встрепанные птицы торопливо пролетели низко над самой водой. Деревья стояли темные и неподвижные, четко вырезываясь на свинцовом небе.

— Ух-ух, — сказал Иванов.

Когда они шли по песку, плотно убитому дождем, все затемнело и притихло.

— Ну сейчас и хватит же!

Туча клубилась все ниже и ниже, опускаясь на землю зловещим беловатым брюхом.

И вдруг опять с новой силой рванул ветер, закружил пыль и листья, и все небо разодралось пополам со страшным треском, блеском и грохотом.

— Ого-го-го! — закричал Санин, стараясь перекричать потрясающий гул, наполнивший все вокруг. Но голос его не был слышен даже самому.

Когда вышли в поле, уже стало совершенно темно. Только когда сверкала молния, из тьмы вырывались их шагающие по гладкому песку резкие темные фигуры. Все гремело и грохотало.