Виктория

- Гляди, как он на тебя шею вывернул, Вичка, - зашипели сразу со всех сторон, и Вика только и успела увидеть того же мужчину, что приставал к ней на заводе.

Они устроились на новом месте с поглощающим все невзгоды желанием создавать уют, вить гнездо, свойственным всем женщинам.

Их ряд нар шел вдоль стены: голова в ноги. Три их верхние койки располагались одна за другой вплотную. Внизу спали старожилы, три взрослые девушки, маленькая Жанна, Татьяна из Москвы и Фаина, татарка. Они были старше, гораздо старше новеньких, еще неоформившихся малолеток. Жанне было двадцать, а двум другим по двадцать четыре. Они казались прошедшими огонь и воду, всезнающими и чувствовалось, как они боятся, что новенькие вторгнуться в их уклад, создадут сложности, и что особенно опасно, оттеснят их на площадке.

Поэтому Жанна в первый же вечер по прибытии в лагерь, когда изнемогавшие от усталости, разбитые, вялые, девочки присели на нижние нары, не в силах забраться к себе наверх, развалившись на средней койке, объяснила, обращаясь почему-то именно к Вике, что там, на задах, у колючей проволоки можно гулять и разговаривать с парнями из соседнего лагеря.

- Мы сейчас отлежимся и часам к семи туда, - добавила Татьяна-московская.

- Только без нас не ходите, можете нарваться на пулеметик, - поспешила сказать Жанна, - В темноте-то. Мы вас представим по всем правилам.

- С какими парнями? - не поняла Лена, хотя глаза ее уже загорелись, щеки вспыхнули, усталость как рукой сняло, - С нашими?

- Да, нет, - ответила Жанна, - там в соседнем лагере пацаны французские сидят, так нам разрешается подходить к забору и с ними разговаривать.

- Ух, ты! А они что же знают русский?

- Разбежалась. Девки, вы гляньте, деваха-то какая шустрая. Уже намылилась!

- А что! Я у нас в Ростове никогда живых французов не видела!

- И не увидишь! Они уже все разобаны, это раз. А два - они все-таки какие-то полудохлые там, - проговорила Фая, из-за своей мягкотелости, очевидно, менее выносливая, лежащая за спиной Лены.

- Да, хорьки еще те.

- Не скажи, Жанетт, - вставила Татьяна, - французы что надо!

Девочки смущенно улыбались, слушая о невероятной близости загадочных французов. Валя и Лена сразу же обрели силы, чтобы забраться наверх и перестелить постели. Вика тоже забралась на свою полку, легла на спину, почувствовав томительную, тянущую боль в пояснице, в позвоночнике, а затем и в ногах.

Она не заметила, как заснула. В первый вечер их не стали будить, ушли на площадку без них: поняв, что еще долгое время новенькие будут предпочитать легкий - до завтрака - сон прогулкам под Луной: не до того.

Так оно и вышло. Привычка дело наживное. К началу весны сорок четвертого года девочки освоились в лагере, и хотя им открылись все тяготы несвободы, жизни в проголодь, частых проверок, побоев, ночных рейдов администрации, окриков и постоянно направленных на них дул пулеметов и автоматов охраны, они выстояли в холодные зимние ночи, привыкли к скудной пище два раза в сутки - в лагере утром и на заводе перед уходом, они научились не уставать, или по крайней мере привыкли жить с этой непроходящей усталостью, а монотонность существования наконец-то нарушила весна. Только к голоду нельзя было привыкнуть, хотя и много им не надо было: только снился им обыкновенный магазинный хлеб, мясо и фрукты.

Как и на родине, о которой они вспоминали по ночам, весна пришла запахами. Пахнуло из-за колючей проволоки талым снегом, ручьями, свежестью, и захотелось ласки и тепла.

- Ой, девчонки, скоро на солнышке погреемся, - то и дело слышалось вокруг, - Вика, Вика, твой по аллее прется!

Опять они ее подначивают.

Помощник начальника лагеря фельдфебель Тоггард чаще подходил к другим девушкам. Это случалось и в столовой и на построении и в свободные часы. В особенности он любил блуждать по цехам, пока заключенные работали. Но где бы он не привязывался к девушкам, он пытливо смотрел в сторону Вики. Заметили это не сразу, но со временем девушки поняли, что к ней он относится по-особому. Мог надолго уставиться на какую-нибудь молоденькую зависимую от всех на свете девчурку, подмигнуть ей, увиливающейся от его взгляда, кивнуть в сторону казарм, мол, не хотела бы?..

Но Тоггард никогда еще не подшучивал над Викой.

- Гляди, как пялится на наш барак! - комментировала Жанна, возле койки которой было пространство для стола, а стол стоял у небольшого, зарешеченного окна, впрочем, единственного в бараке.

Вику бесили эти разговорчики, она зло, исподлобья смотрела на Тоггарда, не понимая, что в нем ее так бесило. Раздражение это было чисто женским, не относящимся ни к войне, ни к фашистам вообще, ни к наглому поведению самого Тоггарда. Нет, что-то в нем было отвращающее, как в мужчине. Вика никак не могла определить в нем то, что делало его недочеловеком.

Говорили, что он таскает к себе девушек из других бараков.

- Вика, между прочим тебе обязаны спокойствием, - сказала как-то умная Татьяна снизу, - он к нам не ходит, потому что тебя боится.

- Ой, я тебя умоляю, - взвилась Фаина, которая обладала способоностью всем во всем завидовать, но не пакостить при этом, а завидовать на словах, в мимике, в подергивании плечиком, - да ему надо будет, он приведет двух охранников и уведет, кого захочет.

- Видно, с ней, он так как раз не хочет. Выжидает. Пасет.

- Так. Прекратите! - требовала Вика, и ее слушались.

Последнее время она заметила, что ее слушались. С ней стремились поговорить, ей улыбались, словно будущему объекту жертвоприношения.

- Какие же вы дурочки! Ведь и у него есть начальство. Можно настучать!

- Все, Вичка, сегодня идешь с нами на площадку. Мы ребятам про тебя все уши прожужжали. Они хотят познакомится.

Валя снова приобрела вкус к жизни. С весной это стало особенно заметно. Вике даже стало казаться, что Валя влюбилась. Однажды, та плакала ночью, Вика перелезла к ее изголовью, покачала ее плечо.

- Валя, ты что?

- Не могу так больше, поскорее бы сдохнуть, - вдруг прошелестела Валя, и от нее пахнуло ржавым запахом слез, - Я жить хочу, любить. Я замуж хочу, Вичка, детей. Мне больше ничего не надо. Я на все согласна, только бы меня приласкали, отогрели. У-у-у...