Отверзи ми двери

- Да, все так, если вы подходите к этому законнически, юридически, моралистически. Верно. Но вдумайтесь в притчу, пойдите вслед за евангелистом, за Флоренским в его толковании. Домоправитель - это человек, приставленный к Божьему имению - к той жизни, силам и способностям, которые ему вручены для преумножения, а он расточил ту жизнь - Божие имение. И вот Господь потребовал его к ответу. Ему предстоит лишиться всего, чем он, казалось, владеет, а на деле принадлежит не ему, а Богу - он должен лишиться всего, все это выгорит в судном огне. Он останется "нагим", "нищим" - ему уже объявлено, что он более не может управлять имением. Тут-то он уже понимает, что положение его безвыходно, жил он не на свое - на Божие имение, своего нет и быть не может. И тогда он хочет обеспечить себе место, хотя бы в других домах - то есть, в душах, в молитвах, в мыслях других людей, а быть может, в памяти Церкви. Что же он делает для того, чтобы этого добиться? Он говорит с каждым порознь, в тайне, чтоб не просто выказать свое великодушие, но воистину убавить им их долг перед Богом - сокращает этот их долг в своем сознании. То есть, с точки зрения права или морали совершает новое преступление - прощает поступок против Бога. Но в духовной жизни как раз и требуется такая неправедность, ибо, неправедно прощая чужие грехи, мы более оправдываем себя, неправедных - "сынов века сего", нежели праведные, благочестиво осуждая чужие грехи, могли бы оправдать себя, праведных - "сынов света". Хотя, казалось бы, вполне естественно, что ревность к славе Божией, усугубляя вину других, подчеркивает лишний раз, что мы никак не сочувствуем их грехам, что мы, радея о Господе, считаем их даже своими должниками! И однако "похвалил господин управителя неверного, что догадливо поступил, ибо сыны века сего догадливее сынов света в своем роде"... Надо ли нам с азартом подсчитывать чужие грехи, кичась своим благочестием, забывая о том, что наше собственное положение безвыходно, что вот-вот и нас призовут к ответу?..

- Что ж получается, что и мораль, и нравственность, и право, моя способность оценивать поступки, добро и зло, справедливость - это все ничто, у Бога все иное? Как же я сориентируюсь тогда в этом мире - я ж в нем существую?..

- Вам даны заповеди. У вас есть Откровение, Предание, Церковь - там все ответы. Да вот - через пять стихов, там же: "вы выказываете себя праведными пред людьми; но Бог знает сердца ваши: ибо что высоко у людей, то мерзость пред Богом".

- Я всегда почитал корысть грехом, неприемлемым для себя? - Лев Ильич был по-настоящему растерян. - А оказывается, она может быть достойна похвалы? Сохранить себя в душах других за то, что я прощу им их долг перед Богом? Непостижимо.

- Вы будете молиться за них, они - за вас, что может быть выше такой общей молитвы к Богу? А судить вас или кого-то можно только согласно благодати, но какие вам даны дары, кто знает?..

- Отдать все, что есть, все, чем жил, гордился, собирал всю жизнь по крупицам, отдать память, доброту - то, что и делает тебя самим собой, за что меня любили?

- А другого выхода нет. Отдать все, но остаться в душах других, - просто сказал Кирилл Сергеич. - Все, что вы собирали, чем гордились, что составляло вашу жизнь - ну что это рядом с тем, что вам открылось? Подумайте об этом в церкви, разложите перед собой все, о чем вы сейчас говорите: себя, свое душевное богатство, свою память, сомнения, тревоги - и то, что почувствуете, услышите в церкви. Попросите Бога помочь вам оценить то и это. И все станет ясным. Я убежден - вы получите ответ.

- Церковь! - сказал Лев Ильич с горьким ожесточением. - Я прочитал об этом прекрасные слова в этой книге. Я и не знал, что можно так про это сказать. И когда читал, мне казалось - живу и вижу. Но вот теперь, снова, что делать с сомнениями, с тем, что не можешь не учитывать и позабыть? Да, и о недостоинстве священников, и о том, что благодать в крещении может быть не передана - так ведь?

- О чем вы, Лев Ильич? Вы приходите ко Христу, себя отдаете, ему вручаете, вам открылась жизнь вечная, а вы - о чем? О ничтожестве пастырей? Их человеческая слабость приводит вас к сомнению в Истине? Да разве вы сами не слабы, разве вам не дано споткнуться на ровном месте? Почему ж и другой, даже облеченный властью вязать и разрешать, от того не огражден? Он такой же. И тем не менее, Серафим Саровский ходил за благословением к священнику отцу Нифонту, который не любил подвижника, утеснял его самым недостойным образом. Столп Православия, праведный Серафим, двенадцать раз удостоенный лицезреть Матерь Божию, просил благословения у какого-то священника, которого мирски, за его поведение, можно подозревать во всякого рода корысти! А что о крещении, то по слову того же Серафима, благодать Духа Святаго, ниспосылаемая нам свыше в таинстве крещения, столь велика, необходима и живоносна для человека, что даже от человека-еретика не отъемлется до самой его смерти, светит в сердце светом бесценных заслуг Христовых, какая бы тьма ни была вокруг нашей души. Это слова Серафима. Как же можно усомниться в устойчивости благодати?.. Я не хочу защищаться перед вами - вы правы, я могу только уважать ваши чувства, когда вы так трагично думаете о слабости, даже ничтожестве нашей церковной иерархии. К тому ж, может быть, тут и другое... Когда дьявол старается ослабить веру в человеке, он раньше всего колеблет в нем уважение к пастырям: когда овца удалится от пастыря - тогда она сразу становится добычей волка. Так Старцы говорили. Хотя это вас не убедит - вам нужны другие слова, но что делать, коль они свидетельствуют об Истине!..

- Да нет, что вы, мне все это очень важно, но, простите меня, так это тяжко!..

- Тяжко. Но не в этой ли, как говорят, динамичности и доказательство истинности, жизненности - реальности Церкви - собрания спасающихся грешников, а не святых? Ведь самый хороший человек срывается, поступает скверно, - если б это было не так, вы б ему просто не поверили. Священник не святой - он только передает благодать, а лично ею вне церкви может и не обладать. Иуда был апостолом, а разбойник - разбойником!..

- Вы не оставляйте меня... - попросил Лев Ильич. - Я все затоптал, и у меня не хватает сил - ни преодолеть этого в себе, ни в себе до конца разобраться.

- Молитесь. А я исповедую вас. В церкви. Быть может, это вам испытание, наказуя вас, Господь ищет вас исправить - за грехом последует покаяние, слезы - не стыдитесь их.

- Пусть так. Но я еще жив, как могу я не лицемерить, идти к вам, не будучи уверенным в том, что завтра не совершу того же, в чем сегодня покаялся - пусть искренне, со слезами, с душевным сокрушением?

- А белье, когда вы отдаете в стирку, разве не убеждены при этом - ведь и сомнения даже нет! - что непременно снова запачкаете? Тоже и с душой. Чем чаще моете - тем приятнее Господу, что же смущаться, что грязь одна и та же главное смыть ее. Мы себе не судьи, откуда вам знать, хуже вы стали или лучше, хотя и вновь тем же грехом согрешите? Может, это строгость ваша к себе возросла, духовная зоркость? А может быть, вы хорошее в себе не видите - стало быть, в вас нет тщеславия, да и то, что боретесь, страдаете о грехе, - разве это не благо, хоть и вновь мучаетесь? Такая к себе ревность много лучше, чем фарисейское сознание своей избранности. Когда вы сказали мне о Березкине, я, признаться, напугался - он плох, недостоин, а мы, выходит, достойны? Помните притчу о мытаре и фарисее, благодарившем Бога за то, что он не такой, как прочие, лучше?.. А Богу один кающийся грешник приятнее, чем десять самодовольных "праведников". Отцы говорят, что скорби, страдания, жалобы, сетования, муки совести, недоумение, плач ума и вопли сердца, сокрушения и презрение к себе - все это приятнее перед Богом, чем благоугождение благочестивого...

- Не знаю, - сказал Лев Ильич в печали, как бы хотелось ему сейчас все начать с начала! - Если бы раньше, а то теперь я... я не могу прийти к вам за причастием. Я... перед вами виноват. Я вас оскорбил. ("Господи, как передать ему ужас того, что он совершил?")