Том 9. Учитель музыки

По дороге, кукуя в волшебную дудочку, выкликал я птиц – за годы много воды утекло: как все другое, и тоже! По-прежнему «изверги» стучат молоточками в своих подземных домах. Слышу, в Купальскую ночь было большое собрание – со всех гор со всего света собрались глазатые в колпачках: из Центральных гор по подземным дорогам пришли рыжие разтэры, а с Кавказа черные цепкие: чего-то знают, чего-то ждут, чего-то вдруг замолчали – под землей идет работа!

«А помните, старик из Галиции, который по 40 кружек в день шпруделю пил, помер!»

Так в разговорах о земном и подземном добрался я до Оленя.

Поздоровался я с Оленем – Олень все так же каменный стоял на скале, сторожил «живую воду».

Взял я травки пучок – какая весенняя! и желтых листьев ветку и полез выше, куда только Петр лазил. Теперь-то не велика хитрость: всюду дорожки, стрелки, надписи.

На Петровой скале памятник: дважды ездил Петр в Карлсбад (1711 и 1712 г.) – сидел в шпруделе, пока не слезала кожа; ведь и в московской самой горячей бане такого нет жара – +73 С. Был в Карлсбаде и царевич Алексей (1710 и 1714 г.) и Анна Петровна (1716 г.). На памятнике стихи в две колонки: на одной французские – Baron Alfred de Chabot, 1835; на другой – кн. П. Вяземский, 1853 г. и немецкий перевод, septembre 1866.

Взял я и от Петра память – зеленую ветку. И, только было приноровился – спуск очень трудный, вижу, на скамеечке мой пражский вож Евгений Комаров ¹⁷⁸: запыхается, платком вытирается.

«Э… думаю, – да он еще выше куда поднимался! Хоть выше и некуда, разве что к «Трем Крестам!»

А Комаров увидал меня и рукой как прикрыл: «не хочу с вами и разговаривать».

– Ничего вы не видели.

– Как? Я от Оленя.

– Не Оленя, а вчерашний день.

Тут только я и вспомнил, что вчерашний день – самое близкое расстояние земли от Марса,

– Ждите теперь еще сто лет, – Комаров искренно возмущался, – ведь если залезть на Венеру и заглянуть на землю, земля покажется как огненный Марс, а вчерашний день…

Комаров нарочно приехал из Праги и без ночлега провел две ночи в горах под открытым небом и сегодня после обеда возвращается в Прагу.

Отдышавшись, рассказал он мне диковинки с наблюдением над Марсом, прошедшую ночь.

– Еще загодя мы обсели все горы, боясь приближаться к «Оленьему скоку»: тут были установлены всякие взрывчатые аппараты для сигнализации. Вооружившись закопченными стеклами – незаменимая предосторожность от оптической иллюзии и дифракции прибора! – ждали мы с нетерпением полночи. И ровно в полночь заработали металлические снаряды – тысяча ракет самых пульких запущено было на Марс. Наступило молчание. И вдруг послышался голос – глухо, но достаточно внятно: «Чего вы шумите? – говорите по-русски!» Так все и ахнули: «говорите по-русски!» Марс между тем подошел совсем близко. Я навел закопченное стеклышко и, верите ли, явственно увидел: через весь Марс – Обводный канал.

Двадцать три дня прожил я в Карлсбаде. Лечение теперь не четыре недели, как раньше, а рассчитано на три: больше бедноте не поднять, даже при всяких льготах.

На Марктбруне в галерее выставлены диаграммы: с 1851 года ведется счет, когда съехалось в Карлсбад до 5000, и вот в 1911 достигло высшей цифры – 70 000! Смотрел я на диаграммы – на эти «без прикрас» кривые, где яснее ясного видно, чего натворила война! Понемногу восстановляется. Но нет уж того, победнее стало, потоще и табак – египетские Режи – без духу. И модницы и франт, старые гайяры и фарсеры, но не гурьбой, а так – как мышиный «тмин» на бумаге.

Двадцать три дня прожил я на строгом монастырском режиме: надо было в три недели наверстать и четвертую. Все дни в молчании и только что волшебная дудочка, да эта единственная встреча у памятника Петра на Оленьем скоке. И за эти дни я видел чудеса: на моих глазах желтые белели и из угрюмых превращались в приветливых; я видел совсем развалившихся и замечал, как с каждым днем человек собирался и вот опять на ногах шел за «живою водой». Я видел чудеса и не мог не поверить Гете: «Ich danke den Karlsbadern Wässern eine ganz neue Existenz». ¹⁷⁹

На вокзале в Егере дожидаюсь поезда в Париж а вдруг вижу: из Берлинского вагона Соломон Познер ¹⁸⁰ с чемоданом.

– Как? – говорю, – зачем? – знаю хорошо, Познер ни на что не жаловался и никаких ему вод не надо.

– А вот затем, – сказал Соломон, – еще покойный дед говорил: всякому человеку хоть однажды надо – Карлсбад.

Париж – город ожидания и отчаяния, ну и еще чего-то… Люди, имеющие собственные автомобили, а равно и не имеющие, любят утешать своих ближних, живущих на дальнем расстоянии, легкостью и удобством путей сообщения: