Xамза

Это был зов самой жизни, зов человеческой природы, зов естества отношений между людьми - всепобеждающего естества, древнее которого по своей непобедимости ничего нет на белом свете.

И Хамза поднялся с кошмы и пошел к Аксинье.

Сумерки накрыли степь, земля дышала свежестью и покоем.

А у подножья горы, как светлячки, зажглись вдруг алые "глаза"

алайских тюльпанов... И неожиданно Хамза произнес две поэтические строчки, словно нашел какое-то чудо в природе: "Багрянец горизонта - это отражение сияния тюльпанов в зеркале небес?

Или же вот этот алый блеск на просторах земли есть отражение зарева заходящего солнца?"

- Что ты сказал? - повернулась к нему Аксинья.

- Пойдемте собирать тюльпаны, - тихо сказал Хамза.

- Догоняй! - засмеялась Аксинья и побежала вперед.

Аксинья мчалась будто на крыльях и, оказавшись среди тюльпанов, упала в траву. Хамза, подоспевший к ней, повалился рядом. Оба дышали тяжело, запыхавшись то ли от бега, то ли от волнения...

Аксинья отдышалась первой и, взглянув на Хамзу, улыбнулась. И в следующий миг захохотала...

Потом поднялась и пошла собирать тюльпаны.

Хамза, зажав между зубами травинку, лежал на спине, глядя в небо.

Караваны последних светлых облаков плыли куда-то в неведомую даль. Вокруг царило таинственное и прекрасное безмолвие, которое, казалось, заключило в свои объятия все сущее.

Только иногда в небесной выси возникали какие-то ярко освещенные точки - это парили степные жаворонки. Провожая заходившее солнце и стараясь как можно дольше оставаться в его лучах,,они залетали все выше и выше, все выше и выше...

Вечерними голосами перекликались перепелки, но даже их щебет не нарушал очарование безмолвия, более того - придавал ему какую-то необъяснимую прелесть.

"Джайляу!" - вдруг вспомнил Хамза, глядя на собирающую тюльпаны Аксинью, киргизское слово, обозначавшее степь, покрытую цветами и травами. И неожиданно он ощутил себя необходимой частицей всего огромного и восторженно торжествующего вокруг него живого земного мира.

"Ведь человек - это целый мир, - глядя на степь, на зеленый купол небес, подумал Хамза. - Человек сам чудо из чудес этого прекрасного мира... Есть ли что-либо более великое, чем мысль и фантазия человека?.. И абсолютно ошибаются те, кто говорит, что человек есть раб природы, что он слаб, ничтожен, точно букашка какая-то... Нет, скорее человек - это звено великой цепи, то нечто могучее, что придает смысл всему сущему. Философия о ничтожности человека просто кому-то выгодна и, возможно, даже служит на пользу... Но именно человек есть самое великое чудо природы..."

Мысли его прервал голос Аксиньи. С букетом ярко-алых тюльпанов в руках она появилась внезапно - будто вышла из заката.

- Вставай, хватит мечтать, - улыбнулась Аксинья, - уже темнеет. Нам надо идти, а то Степан будет беспокоиться.

- Если я с тобой, о чем ему беспокоиться?

- Но ты же болен...

- Я уже поправился...

Аксинья подняла свой букет над лежащим на земле Хамзой и начала сыпать на него цветы.

Хамза закрыл глаза...

Аксинья сыпала на него цветы.

...Он не помнил, как оказался на ногах. Взял Аксинью за руку.

Поднял на нее глаза. Она тоже смотрела на него... Никто из них не знал, сколько они смотрели друг на друга...

Все остальное произошло вне их сознания и воли - он наклонился к ней и поцеловал ее. И она ответила ему долгимдолгим поцелуем...

Они были опьянены степью, ночью, своей молодостью. Ничего не было в мире до них и после них. Никого не было в мире, кроме них.

Наконец она высвободилась из его объятий и... заплакала.

Они долго сидели молча. Трудно было говорить о чем-нибудь... Но вот Хамза, будто чувствуя за собой какую-то вину, сказал:

- Не смог я сдержаться, заставил тебя плакать, прости, Аксинья... - И он густо покраснел.

Аксинья грустно улыбнулась.

Бедный Хамза! Что он мог поделать с собой! Жестокая судьба с молодости мучила его. Лишив его Зубейды, она хотела обречь его на одиночество, которое стало вдруг нестерпимым для него.

Он тосковал по ласковому слову, по нежности. Неужто всю жизнь страдать? Все девушки, все молодые женщины сторонились его, избегали общения с ним. Но свет все еще не без добрых людей, не без добрых душ... И одной из них была светлая душа Аксиньи...

Нет, нет! В ее образе ему явилась Зубейда, вернулась старая любовь.

Бедный Хамза! Столько дней и ночей посещали его какие-то видения и наваждения... Казалось, что неприступные горы преграждают ему дорогу к жизни, что какие-то злые бураны и ураганы, которым, конечно, недоступно чувство милосердия, заметают перед ним путь к счастью.

Бедный Хамза! Даже на пороге перемены судьбы условности и ограничения воспитания продолжали терзать его сердце, пытаясь отдалить счастье. "Почему я не сдержался? - горестно думал он. - Почему пошел на поводу своего чувства, проявил слабость?! Я, глупец, довел дело до поцелуя... Неужели я так сильно полюбил ее?.. О боже, ты столь воспламенил мою душу, что я, не вытерпев ее жара и пыла, поддался чувству, - прости же меня за это!.. Но, великий аллах, если кто и заменит Зубейду, то, наверное, только вот эта чистая душой девушка... Весь пламень своего сердца, клянусь тебе, о аллах, я отдам Аксинье..."

Аксинья посмотрела на Хамзу печально, невесело.

- Плохо кончится все это, - вздохнула она.

- Зачем ты так говоришь?

- У нас все разное, а главное - вера наша разная...

- Моя вера - ты, Аксинья!

- И я бы хотела сказать такие слова, но... Нам не дадут быть вместе.

- Кто не даст?

- А кто обвенчает нас? Ведь без венца нельзя жить вместе...

- Да, никто... Ну и пусть! Нам достаточно нашей любви...

Мое решение твердо, бесповоротно. Начиная с этого дня, я ради тебя готов на все! Скажешь "пойдем", и я готов ради тебя пойти в русскую церковь. Ведь ты спасла меня там, на реке, подарила мне жизнь. Потерять тебя - все равно что найти смерть...

Аксинья слушала Хамзу и думала:

"И я тоже ради него готова на все... Если он хочет идти в церковь, то и я смогу пойти в мечеть, принять мусульманство и отказаться от своей веры".

Она встала и потянула Хамзу за руку.

- Пойдем и все расскажем дяде...

Хамза поднялся.

И, может быть, для того чтобы он забыл все свои невеселые думы, Аксинья сказала озорно:

- Я буду бежать до самой юрты... Если догонишь, поцелуешь еще раз... А не догонишь...

И, помахав тюльпанами, побежала.

И Хамза, забыв обо всем, побежал за ней.

Степан Петрович Соколов после разговора с Сулейманомаксакалом решил еще на несколько дней остаться в степи. В очередной рейс ему нужно было отправляться только через неделю...

А если вызовут в полицию и спросят, где был? Не на маевке ли? ответит: возил племянницу на кумыс к киргизам поправить здоровье. А Сулейман-аксакал подтвердит это.

А вообще-то Степану было уже наплевать, вызовут его в полицию или нет. Злость против властей после разгона маевки, горечь оттого, что из-за чьего-то предательства погибло несколько человек, переполняли сердце. Соколов готов был уволиться из депо и перейти на нелегальное положение. Вот только Аксинья...

Чабаны из уважения к гостям зарезали овцу, заложили тушу в казан. Вкусный запах киргизской шурпы щекотал ноздри.

Накрыли дастархан. Старший сын аксакала Хайдар с кувшином и тазиком в руках обошел всех. После этого вытерли руки новым полотенцем. Две невестки Сулеймана внесли огромные блюда, на которых возвышались горой мослы, печенка, мякоть, ножки, голова... Невестки торжественно поставили мясо на дастархан.

Сулейман-аксакал взял белое блюдо, наполнил его мягкими кусками, протянул младшему сыну Джамшиду.

- Это для женщин. Отнеси, сынок, - сказал он.

Блюдо унесли в белую юрту.

Сулейман начал нарезать мясо для гостей. Нетерпеливый Хайдар вытащил свой нож и проворно начал помогать отцу.