Том 2. Приваловские миллионы

«А черт с ним, с этим Приваловым, в самом-то деле, — раздумывала наедине Заплатина под влиянием только что полученной неприятности от своей пансионской подруги. — Пожалуй, с ним только даром время проведешь, а каши не сваришь…»

А Привалов в это время, по мнению Хионии Алексеевны, лишился последних признаков человеческой мысли, доказательством чему, во-первых, служило то, что он свел самое компрометирующее знакомство с каким-то прасолом Нагибиным, настоящим прасолом, который сидел в мучной лавке и с хлыстом бегал за голубями. Мало этого, Привалов привез его к себе в квартиру, пил с ним чай, и такие tete-a-tete тянулись битых две недели. Наконец в одно прекрасное утро, когда только что установился первый санный путь, к домику Хионии Алексеевны подъехала почтовая повозка, заложенная парой (обратите особенное внимание: парой); Привалов и Нагибин вышли на подъезд, одетые по-дорожному… Но предоставим самой Хионии Алексеевне рассказать то, что последовало дальше:

— Нет, вы представьте себе, Агриппина Филипьевна, такую картину… Я нарочно подбежала к окну и замерла, — да, совсем замерла!.. Смотрю: Ипат выносит маленький чемоданчик, кладет этот чемоданчик в повозку… А я жду, чувствую, что готова упасть в обморок… Привалов садится в повозку и садит рядом с собой этого прасола Нагибина! Ведь он проехал по всему городу с этим Нагибиным, проехал среди белого дня, все его, наверно, видели?! И это миллионер Привалов… Ха! ха! ха!.. Только в этот момент мне сделалось ясно, какую жертву я принесла для этой старой ханжи Марьи Степановны… Вы знаете мой характер, Агриппина Филипьевна… Да… И вот к чему повели все мои хлопоты, все мои заботы, тревоги, волнения…

В первый раз Привалов проездил дней десять и вернулся один, без Нагибина, что немного успокоило Хионию Алексеевну. Но, увы! Привалов прожил в Узле всего неделю, а потом явился опять Нагибин, и они опять уехали в одной повозке. Матрешка донесла своей госпоже, что Привалов строит мельницу в деревне Гарчики, в двадцати верстах от Лалетинских вод. Заплатина приняла это известие так безучастно, как будто Матрешка рассказывала ей о какой-нибудь полярной экспедиции. Какие Гарчики? Что это за глупое название?.. Хиония Алексеевна окончательно махнула рукой на своего жильца и, конечно, сейчас же отправилась отвести душу к своему единственному, старому, верному другу.

Хиония Алексеевна чувствовала себя в положении человека, изувеченного поездом, все ее планы рушились, надежды растаяли, оставив в душе мучительную пустоту. И в этот-то критический момент, когда Заплатина сидела на развалинах своих блестящих планов, вдруг к подъезду подкатываются американские сани с медвежьей полостью, и из саней выходит… Антонида Ивановна Половодова… Та самая Половодова, которая в течение долгих лет была только обидно вежлива с Хионией Алексеевной, та Половодова, которая не заплатила ей визита.

— А я к вам, милая Хиония Алексеевна, — весело говорила Половодова, раздеваясь в передней при помощи Виктора Николаича. — Я слышала от maman, что вы не совсем здоровы, и приехала навестить вас… Не беспокойтесь, пожалуйста, Виктор Николаич!.. Благодарю вас…

Хиония Алексеевна готова была даже заплакать от волнения и благодарности. Половодова была одета, как всегда, богато и с тем вкусом, как унаследовала от своей maman. Сама Антонида Ивановна разгорелась на морозе румянцем во всю щеку и была так заразительно свежа сегодня, точно разливала кругом себя молодость и здоровье. С этой женщиной ворвалась в гостиную Хионии Алексеевны первая слабая надежда, и ее сердце задрожало при мысли, что, может быть, еще не все пропало, не все кончено…

— Вы слышали, Хиония Алексеевна, — говорила Половодова с деловым, серьезным лицом, — на святках у Ляховских бал…

— Да, да… Ведь у них каждые святки бывает бал.

— Совершенно верно, но это будет что-то особенное… Уже идут приготовления, хотя до рождества остается целых два месяца.

— Скажите!..

— Мне кажется, что нет ли здесь какой-нибудь особенной причины… Александр мне говорил, что Зося произвела на Привалова сильное впечатление…

— Этот Привалов сумасшедший, Антонида Ивановна… это безумец… это…

Хиония Алексеевна не могла себя сдержать и высказала все, что у нее накипело на душе. Половодова выслушала ее со снисходительной улыбкой и ничего не ответила.

— Отчего вы никогда не заглянете ко мне? — ласково корила Половодова Хионию Алексеевну, застегивая шведскую перчатку. — Ах, как у вас мило отделан домик… я люблю эту милую простоту. Кстати, Хиония Алексеевна, когда же я наконец увижу вас у себя? Александр утро проводит в банке… Вы, кажется, с ним не сходитесь характерами?.. Но это пустяки, он только кажется гордым человеком…

Когда, проходя по передней в своей шубке из чернобурых лисиц, Половодова вопросительно посмотрела на дверь в комнаты Привалова, Хиония Алексеевна обязательно сейчас же распахнула эту дверь и предложила гостье посмотреть помещение ее жильца.

— Это у него гостиная, там кабинет… Да войдите, Антонида Ивановна.

Половодова, заглянув в дверь, несколько мгновений колебалась — переступать ей порог этой двери или нет, но выдержка взяла верх над любопытством, и Антонида Ивановна на предложение любезной хозяйки только покачала отрицательно своей красивой головой.

Привалов действительно в это время успел познакомиться с прасолом Нагибиным, которого ему рекомендовал Василий Назарыч. С ним Привалов по первопутку исколесил почти все Зауралье, пока не остановился на деревне Гарчиках, где заарендовал место под мельницу, и сейчас же приступил к ее постройке, то есть сначала принялся за подготовку необходимых материалов, наем рабочих и т. д. Время незаметно катилось в этой суете, точно Привалов хотел себя вознаградить самой усиленной работой за полгода бездействия.

В Узле Привалов появлялся только на время, отчасти по делам опеки, отчасти для своей мельницы. Nicolas Веревкин, конечно, ничего не выхлопотал и все сидел со своей нитью, на которую намекал Привалову еще в первый визит. Впрочем, Привалов и не ожидал от деятельности своего адвоката каких-нибудь необыкновенных результатов, а, кажется, предоставил все дело его естественному течению.

— Что-нибудь да выйдет, — говорил Привалов своему поверенному.

— Вот уж этого я не понимаю, Сергей Александрыч… Отправьте меня в Петербург с известными полномочиями, и я мигом оборудую все дело.

— Нет, Николай Иваныч, из такой поездки ровно ничего не выйдет… Поверьте мне Я столько лет совершенно напрасно прожил в Петербурге и теперь только могу пожалеть и себя и даром потраченное время Лучше будем сидеть здесь и ждать погоды…

«Эх, разве так дела делают, — с тоской думал Nicolas, посасывая сигару. — Да дай-ка мне полсотни тысяч, да я всех опекунов в один узел завязал бы… А вот извольте сговориться с субъектом, у которого в голове засела мельница! Это настоящая болезнь, черт возьми…»

Nicolas несколько раз окольными путями, самым осторожным образом, пытался навести Привалова на мысль, что цель оправдывает средства и что стоит только сразиться с противниками их же собственным оружием — успех будет несомненный. Но Привалов не хотел понимать эти тонкие внушения и несколько раз к слову говорил, что предпочитает лучше совсем лишиться всякого наследства, чем когда-нибудь стать на одну доску с своими опекунами. Такое категорическое решение сильно обескураживало Веревкина, хотя он и не терял надежды когда-нибудь «взвеселить» опекунов.

Когда все самое необходимое по постройке мельницы было сделано, Привалов отправился в Шатровский завод.

В светлый ноябрьский день подъезжал Привалов к заветному приваловскому гнезду, и у него задрожало сердце в груди, когда экипаж быстро начал подниматься на последнюю возвышенность, с которой открывался вид на весь завод. Это была широкая горная панорама с узким и глубоким озером в середине. В дальнем конце этого озера зеленела группа лесистых островков, а ближе, на выступившем крутом мыске, весело рассыпались сотни бревенчатых изб и ярко белела каменная заводская церковь. Широкая плотина замыкала озеро и связывала мыс с лесистой крутой горкой, у самого подножия которой резко выделялся своей старинной архитектурой господский старый дом с почерневшей высокой железной крышей и узкими окнами. Издали этот дом походил на цитадель, а его окна казались крепостными амбразурами.