Раиса, Памяти Раисы Максимовной Горбачевой

"Экспресс газета", № 39, 1997 г.

Мария ФЕДОРИНА

Слезы Первой леди

Сейчас, когда фраза "во всем виноват..." стала шаблоном и произносится спокойно и буднично, многие события десятилетней давности смотрятся немного иначе. Раиса Максимовна Горбачева уже семь лет не мелькает на телеэкранах, не участвует в модных тусовках, не принимает участия в ток-шоу, практически не дает интервью. О ней почти забыли. Сейчас это не та Раиса Максимовна, что была семь лет назад. Ее главные хлопоты - о семье, здоровье, внучках. Она очень волнуется за них, тяжело переживает недавний развод дочери Ирины. После 91-го года Раиса Максимовна перенесла два инфаркта, но сумела выстоять. Иногда на ее глаза наворачиваются слезы, причину которых надо искать во времени, уже ставшем для нас историей.

- Вы были на самой вершине власти. Испытали тяжесть подъема и горечь спуска. Какой путь преодолеть труднее?

- Во-первых, я не была на вершине власти, я была рядом с властью. На вершине власти был Михаил Сергеевич. А я была рядом и просто разделила его участь. Хоть говорят, что тот, кто находится рядом с вершиной, острее чувствует пропасть.

- Насколько тяжело было переломить сложившийся стереотип жены генсека, которая всегда должна быть в тени?

- Никаких учебников по этому вопросу у нас не было. Я в основном всегда жила, действовала и поступала по любви, опираясь на личный опыт и, конечно, всегда с согласия Михаила Сергеевича. Одно только мое появление рядом с Михаилом Сергеевичем вызвало очень неоднозначную реакцию в обществе. У меня есть и недоброжелатели. Есть масса мифов и домыслов о каком-то моем необычайном пристрастии к виллам, дачам, роскошным нарядам, драгоценностям. Кому-то было выгодно распространять эти вымыслы. В борьбе с Горбачевым меня использовали как козырную карту. И сейчас используют. Только не как инструмент борьбы за власть, а для оправдания того, что сейчас творится.

- У Вас были имиджмейкеры?

- Мы даже слова такого тогда не знали. Все имиджмейкеры в нашу жизнь и в политику вошли уже после Горбачева. Как и тот макияж - физический и политический, - я бы даже допустила слово "рихтовка". Это, конечно, не значит, что я не следила за своим внешним видом. И нашим главным помощником в этих вопросах была и есть дочь Ирина.

- Не возникало ли в связи с этим желание привлечь дочь к работе в президентском аппарате?

- Нет, никогда. А зачем? Михаил Сергеевич не только никого из своей семьи не перетащил в аппарат, но и из Ставрополья за собой хвост не притащил. А перед ним все руководители, переезжая в Москву, тащили своих. Вот и Ельцин привез команду из Свердловска...

- Существовал ли некий "клуб кремлевских жен" в эпоху Политбюро?

- Когда мы приехали с Михаилом Сергеевичем в Москву, я познакомилась с кремлевскими женами. Но никакого клуба там не было и в помине. Женщины встречались только на официальных приемах. Тогда вообще высшее руководство не поощряло каких-то неофициальных, личных контактов. Это было общее правило и распространялось на всех жен членов Политбюро. Когда Михаил Сергеевич стал генеральным секретарем, я решила как-то объединить женщин. Мы регулярно встречались, приглашали интересных людей. Вместе устраивали праздники, выезжали на предприятия.

- Коржаков в своей книге писал, что Вы отбирали кандидатов в президентскую охрану, руководствуясь фотографиями. Правда?

- Как Екатерина Вторая гвардейцев-красавцев, что ли? А Коржакова обидело, что он не попал в их число? С генералом Коржаковым я лично не знакома. Его книгу я пролистала. Общее впечатление - политическая разборка. Самое яркое впечатление от заключительных слов: "Раньше, Борис Николаевич, мы думали, что обманываем народ ради демократии и реформ. Сегодня я понял, что это вранье нужно только вашей семье и горстке людей, приватизировавших власть". А что касается подбора охранников, это было делом начальника президентской охраны. С фотографиями мы знакомились после того, как был произведен набор, и смотрели их, чтобы запомнить своих.

- Ходило много слухов по поводу Вашего влияния на мужа. Так ли это было на самом деле?

- Мы с Михаилом Сергеевичем всегда много всего обсуждали. И в моей профессиональной жизни, и в жизни Михаила Сергеевича. Тем более мы много обсуждали в годы перестройки. Вы вспомните, какие шли глобальные изменения: вся страна все обсуждала. Но кто принимал решения в нашей стране? Никто, кроме Политбюро. Говорить о том, что я принимаю какие-то решения, - это значит совсем не знать Горбачева. Он всегда всех выслушает, но решает сам.

- А в бытовых вопросах?

- Михаил Сергеевич называет меня министром финансов. В семье так и есть. Бытовая сторона всегда лежит на женщине, хотите вы того или не хотите. Если Михаил Сергеевич приболеет, он никогда не вспомнит, что ему надо принять таблетку, - это я должна ему напоминать. Или не замечает, что надо сделать по дому. Обязательно сделает, если попросить, но сам не заметит. Но в быту он очень неприхотлив... В еде мы непривередливы и не гурманы. Любим просто вкусно поесть, как все на Руси: пирожки, вареники, борщ, пельмени. Ничто человеческое нам не чуждо. Не только в смысле высоких ценностей, но и в области человеческих слабостей: вкусно поесть, повеселиться, хорошо обставить квартиру. Я в этом не вижу ничего особенного.

- По поводу Ваших нарядов ходило много легенд. Как вырабатывался Ваш стиль? Правда ли, что впоследствии некоторые туалеты были проданы?

- Что касается нарядов, тут очень важно понять, что в те годы очень много было связано с официальной жизнью Михаила Сергеевича. А там свои правила, свои законы. По телевидению обычно показывают официальные приемы, встречи, обеды. А это предполагает по протоколу каждой страны длинные платья, перчатки, шляпы, фраки и так далее. То, что в обычной жизни не нужно. Я сама люблю брюки и свитер, юбку с жакетом и куртки. Но в тех случаях я должна была одеваться как жена главы государства. И поскольку гардероб нужно было обновлять, а покупала я все на собственные, заработанные нами деньги, я вынуждена была продавать то, что мне уже не нужно. И я сдавала вещи в комиссионный магазин.

- А где Вы предпочитали одеваться?

- Как жена главы государства, я считала своим долгом носить только отечественные вещи. Это сейчас мне не важно, где покупать, а тогда я носила только отечественное. И шили мне в основном все в Доме моды на Кузнецком мосту. Это были Татьяна Константиновна Макеева, Елена Николаевна Стерлигова, Ирина Владимировна Крутикова и мастер ателье Лидия Григорьевна Магиева. И сегодня еще раз хочется сказать им огромное человеческое спасибо.

Был у меня случай в 1985 году в Женеве, при первом знакомстве с Рейганом: Шульц подошел, дернул меня за рукав и спрашивает: "Это вы где, в Париже купили?" Я говорю: "Нет, в Москве". Шульц очень удивился. Но это его проблемы.

- Что из времени президентства Горбачева вспоминается как самые приятные эпизоды, а что как самые неприятные?

- Судьба ко мне благосклонна. И я счастлива, что была вместе с Горбачевым, была не просто свидетелем, а участником тех событий, которые изменили мир и продолжают менять. И самое приятное - это общение с людьми, Горбачев ведь очень много ездил по стране, и та поддержка перестройки, которую мы чувствовали от миллионов людей, та надежда, которую породила перестройка. Мы и сейчас получаем много писем, в которых люди пишут: "Михаил Сергеевич, при вас было светло". Вот это самое приятное, что осталось с тех времен. А самое неприятное - это то, что мы пережили все вместе: Чернобыль, землетрясение в Армении, трагедия в Вильнюсе, Баку и Тбилиси. И драматические события 91-го года.

- Горбачев неоднократно говорил, что именно на Вас путч оказал сильнейшее влияние, что же на самом деле Вы чувствовали, сидя в Форосе?

- В Форосе у меня был срыв. 73 часа мы находились в изоляции. 73 часа мы находились под арестом, 73 часа на лестнице сидели ребята с автоматами, которые сказали, что будут защищать нас до конца. Эти 73 часа я не спала, боялась даже принять снотворное. Мы записали на видеокамеру обращение Михаила Сергеевича к миру и к народу. Я тогда очень много думала, и меня просто мучила мысль о предательстве людей, которым мы доверяли. Думала и о Хрущеве, которого тоже предало ближайшее окружение... Было еще одно страшное совпадение. В тот же день, 20 августа 1937 года, расстреляли моего деда, без суда, обвинив в троцкизме. А он не знал ни кто такой Троцкий, ни что такое троцкизм.