Шизгара

Ну, а теперь, желая иметь полную ясность и абсолютную видимость, картину мира вместе с рамкой и табличкой, зададим вопрос (совершенно несвойственный, даже противопоказанный изящной словесности), а где же она, Алиса, берет деньги, рубли, необходимые для всех этих глупостей с билетами и провалами в памяти?

Ответ прост (но, возможно, в некотором смысле) и неожидан. Дома. Впрочем, не имея доступа к реестрам новосибирских комиссионных и букинистических магазинов, лишенные возможности сверить даты и номера, мы не в силах сейчас педантично (методично?) перечислять, что именно из собственности своей матери и когда Алиса перевела во всеобщий денежный эквивалент. Уверен автор лишь за вторую (уцелевшую после зимней прогулки и Прибалтику) половину всемирки, скромная стоимость которой (увы, до баснословного вздорожания оставался еще не один год) и позволила Лисе попробовать себя в роли Леди Байрон.

Справедливости ради, сопоставив материальный урон, нанесенный Алисой семейству Андрононичей, с отрезком времени, едва превышающим полгода, отметим и дар, и безусловный размах. Любопытно, конечно, имея в виду совершенную ясность, полную видимость, было бы выяснить еще и отношение к исчезновению как разного рода мелочен, так и полных собраний сочинений Юлии Аркадьевны, столь ненавязчиво определенной матерью на роль соглядая К сожалению, коробочка с надписью "Отношение Юлии" пуста, просто не до наблюдении было ей, не говоря уже о формировании отношения. У Юлии Аркадьевны осенью прошлого года приключилась любовь (в тридцать шесть лет). С конца декабря она крайне редко появлялась в арендуемом (в самом деле) помещении (бывшей Алисиной детской). А в конце марта (уже этого года), выйдя замуж, она совсем съехала.

Однако это так, подробность, занимательная мелочь, она не должна (да и не по силам ей) заслонить от нашего взора главное - по возвращении Светлану Юрьевну Андронович ожидает сюрприз. И дело не только и не столько в отсутствии довольно-таки безобразной (хоть и не верится, но с богемской "мулькой") хрустальной салатницы или академического десятитомника Пушкина (памятник восторженной, но не лишенной практической сметки юности), увы и ах, приготовлено Светлане Юрьевне кое-что получше, ждет мамашу (ввиду схожести мотивации и спонтанности действия подходящим кажется ясельный термин) нежданчик.

Впрочем, не станем утомлять уважаемую публику подробностями. Просто уладим возникшие между знакомыми и родственниками споры. Во-первых, телевизор, черно-белый кинескоп старушки "Березки", был повержен не ногой, как доказывала Светлана Юрьевна, а утюгом. Во-вторых, эмаль в ванне пострадала вовсе не от падения в нее (неоднократного) электропроигрывателя "Аккорд-моно", а от предшествовавшей этому акту попытки ударным способом разобрать утюг. Ножки у стульев отлетели, встретившись с полом, а у стола были отъяты (действительно) ловким движением ноги. Стеклянные створки серванта сравнивались в прочности с содержимым полок - сервизом на шесть персон и разнокалиберными рюмками, ну а что касается кухонной утвари тарелок, чашек и стаканов, то глубоко заблуждаются и Юлия Аркадьевна, и соседка Андроновичей Анна Алексеевна Лесовых (мама, надеюсь, вы не успели забыть, Вадика Каповского, нами нареченного Купидоном),- все содержимое кухонных полок не было единым махом брошено в угол, отнюдь, живописная гора черепков росла по нескольку сантиметров в сутки все три дня разрушительной вакханалии.

Другое дело, с чего все началось. С кухни, со стакана, запущенного в угол. Хрясь. Хотя, позвольте, нет. вовсе нет, все началось с радиоточки, с сетевого приемничка, так и не допевшего песню "Вся жизнь впереди, надейся и жди". С коротким "Не на..." пластмассовый болвамчмк отправился в панельную стену, с коей соприкоснувшись, разделился на электрическую и диэлектрическую части (на форму и содержание), после чего, пару раз хрюкнув и чавкнув под остервенелой пяткой, навсегда лишился и голоса и внешности.

До этой безжалостной вспышки больше недели, целых девять дней с момента получения злополучной телеграммы Алиса находилась как бы в раздумье, придя из универа, она валилась у себя в комнате (бывшем мамашином кабинете) на кушетку и вставала с нее (приподнималась и перегибалась через край) с крайней неохотой, лишь сменить бобину в магнитофоне (верном товарище) с литовским, напоминающим мужицкую беседу именем "Дайна" ("Ну, дай!" -"Ну, на!").

За четыре дня до материнского приезда, вечером двадцать седьмого мая, Алиса (Алиса Олимпиевна) впервые, словно очнувшись, стряхнув меланхолию (а может быть, совсем уже выздоровев, то есть одолев мерзкий кашель), продемонстрировала характер - ликвидировала политинформатора-запевалу. На следующий день для успокоения пришлось неистовствовать гораздо дольше, в тот вечер останки приемника расцветили осколки стакана, а затем и скрыли посудные черепки, пали стулья, обои украсились разноцветными разводами. С этого часа началось ворчание справа и снизу, но апогея соседское брюзжание достигло тридцатого, когда без покаяния был угроблен телевизор, обезображен сервант, сокрушены книжные полки, расчленена настольная лампа и обращен в безмолвную груду проводов и железа верный друг, безотказный "- Дай! - На!".

Итак, получив согласие Мельникова занять в его комнате пустующую (?) койку. Лиса купила в магазине две бутылки проспиртованных помоев, расфасованных по 0,75 литра, пришла и в без того уже обезображенный дом растерзать его окончательно. Надо сказать, с той поры как из-под мышки извлеченный термометр показал тридцать восемь и два. Лиса ничего дурманящего в рот не брала и три предыдущих дня, следовательно, усердствовала в трезвом (если по отношению к ней сие определение вообще уместно) уме и твердой памяти, однако с чувством подавленности, замыкавшим ежедневную последовательность бешенства и удовлетворения, на третий, очевидно, самостоятельно справиться уже не надеялась.

В общем, последний акт безумного хепенинга не занял и тридцати минут. Начался с первым криком: "I'm speed king"- и закончился с последним: "Into the fire".

- В пламя!- завизжал Гиллан, и покорная хозяйской воле "Дайна" въехала в бетонный угол проходной комнаты - зала, блистательно завершив огневой аккорд сиреневой молнией короткого замыкания. Убив музыку, она сдернула алюминий пробки и (пытаясь, должно быть, сим нехитрым способом остановить неуловимое мгновение) выпила разом как минимум половину содержавшейся в бутылке нервно-паралитической смеси, после чего села на пол среди руин и завыла, издала звук, неизвестно какими чувствами вызванный, но очень долгий и жалостливый. Честное слово.

Ночью она явилась к Емеле. Утром к нему постучал Грачик. Остальное ясно, неизвестна лишь малость,- покинув общагу в воскресное утро тридцать первого мая. Лиса побрела к Новосибирскому морю, села на песчаном берегу народнохозяйственного водохранилища, смотрела на далекие острова, слушала перестук поездных колес и гадала: "А не передумает ли мать и на этот раз?" HOW TO CORRECTLY MISPRONOUNCE THE WORD LOVE

Итак, весна закончилась. В полночь последнее воскресенье мая встретилось с первым понедельником июня. Господа церемонно раскланялись.

You say yes, I say no

You say stop, I say go, go, go

You say good bye and I say hello

Небесный маэстро (правящий сезонный бал) улыбнулся и тому и другому:

Oh-La-Di, Ob-La-Da

Life goes on, bra

Впрочем, героям нашего необыкновенного сочинения внимать вселенской мазурке не надо. Увы, май, как известно. у Штучки закончился еще до одиннадцати, а для Емели, Лысого и Лисы тянулся нескончаемый до половины третьего. И все же, когда в предрассветной синеве замерло движение, когда ехидная луна одиноко зависла над верхушками сосен, когда все живое в комнате номер триста девятнадцать угомонилось, впало в беспамятство, еще глядевший в потолок (от усталости и нервного возбуждения забыться немедленно не способный) Мишка Грачик yслышал музыку.

В безбрежном космосе ночи, в торжественной, величавой безмолвности Лысый лежал под клетчатым тонким одеялом (ноги - солдатиком, руки зайчиком), лежал и слушал плывшие к нему откуда-то из бесконечно далекого somewhere сюда в темноту, в этот мрак и безобразие, откуда-то из неведомого, счастливого и светлого, предела звуки "Strange kind of woman":