Могила Азиса. Крымские легенды и рассказы

   -- Видите ли вы ту серую скалу? -- сказал седобородый сказочник. -- Все взоры обратились к далекой каменной глыбе, темневшей крутыми изломами своего дикого гранита в синеве вечереющего неба. Грозная высота ее сияла под лучами заходящего солнца. Красный, как кровь, свет лежал по ее уступам, а острая вершина тонула в золотом блеске...

   -- Золото, золото сверкает на ней, -- прошамкал старший сказочник.

   -- И в глубине ее зарыто заклятое золото! -- говорил другой: -- там, в темной пещере, вырытой в сердце каменного утеса, хранятся золотые чаши и турецкие червонцы. Но сторожат их крылатые джины, и ни одному смельчаку не удалось пробраться в пещеру. Страшное там место, и жутко мусульманину проходить мимо него ночью. "Хаплу-Хая" называется скала эта.

   -- Да, да! "Хаплу-Хая", -- зашамкал опять старший сказочник, и голова его снова затряслась и беспомощно закивала.

   Рассказчиков прервали заунывные, гортанные крики, резко прозвучавшие в тишине безветренного воздуха. Солнце медленно опускалось за горы, и муэдзины звали правоверных на молитву. С вышины минарета долетел дребезжащий призыв и под тень старого дуба. Кучки татар поднялись с травы, и длинной вереницей потянулись молящиеся к деревенской мечети. Старики-сказочники, поддерживая друг друга, поплелись за другими. Их дрожащие губы шептали молитву.

* * *

   Долго смотрел Уссейн вслед уходившим, потом повернулся и пошел из деревни.

   Его не тянуло в мечеть вместе с молящимися. Душа Уссейна была полна тревожных и смутных настроений. Даже кроткий свет заходившего солнца не наполнил сладкой тишиной его ожесточенного сердца.

   Полный дерзостного ропота на судьбу, он не распростерся бы ниц перед священным Кораном. Что значило для него райское блаженство, когда на земле он был несчастлив? На что ему красота небесных гурий, когда ни одна из земных красавиц не целовала с любовью его черные очи? Пушистые пальмы садов пророка не защищали его тело от палящих лучей земного солнца, и его жгучей жажды не утоляли райские ключи и фонтаны. Обещанное Кораном блаженство было для него только ярким миражом, не скрывавшим за собою необъятной пустыни его безотрадной жизни. Уссейн был беден. Пестрые лохмотья, над которыми смеялись люди, покрывали его стройный стан, и дырявые туфли не защищали босых ног от острых камней. Один драгоценный пояс, доставшийся ему от деда, сверкал на нем серебряными бляхами, но его Уссейн не променял бы ни за что на свете даже в минуты жесточайшей нужды и голода. Уссейн не имел своего дома. Он нанимался у богатых татар работником, пас отары чужих овец в окрестных городах и рыл каменистую землю на чужих виноградниках. Аллах дал ему только крепкие мускулы и красивое тело. О душе своей он сам позаботился. Блуждая один в горах за своею отарой, следя за перелетными тучами, скользившими в небесной синеве, он населил свою одинокую душу думами печальными, как горные ущелья, образами прихотливыми и изменчивыми, как стаи облаков на небе, и мечтами ясными, как лазурь. Но этого богатства нельзя было разменять на червонцы; оно не нужно было людям и не доставляло Уссейну удачи и счастья.

   -- Золото, золото! Не в нем ли мое горе? -- думал Уссейн, присев на большой, серый и мшистый обломок гранита, лежавший на краю дороги за деревней. - Золото! -- повторял он, глядя на догоравшую в червонном блеске заката островерхую скалу Хаплу-Хая. Там зарыто золото! Это его отблеск золотит угрюмые скалы, его сияние превращает в драгоценный венец иззубренный голый камень!..

   Уссейн внимательней всех слушал рассказ прохожих сказочников о зарытом в Хаплу-Хая кладе. В его воображении ярко рисовались серебряные сосуды с золотыми монетами и желтые слитки, светившиеся в темноте подземной пещеры. Рубины и алмазы ослепляли его глаза своим нестерпим блеском, и жемчуг крупным дождем рассыпался перед его пылающим взором.

   -- Какое жемчужное ожерелье я нанизал бы на шелковую нить для чернобровой Фатимы! Как улыбнулась бы мне за червонное запястье румяная Шерфе! Какой бы подарок снес я хорошенькой Айеше! -- мечтал Уссейн. Впрочем, он еще не знал хорошенько, кто ему больше нравится: Фатима. Шерфе или Айеша. У одной его восхищали черные косы, у другой белая ручка, у третьей маленькая родинка на розовой щечке. И то сказать, трудно было разобраться здесь молодому улану! Стройная, как кипарис, Фатима напоминала звездную ночь своими темными глазами, Шерфе была подобна пышной багдадской розе, над которой в сладостном пенье умирает влюбленный соловей, а маленькая Айеша, быстрая, как птичка, легкая и ласковая, свела сума не одного узен-башского джигита. Но все же ни на одной из трех красавиц не мог остановиться Уссейн. Он брал от них улыбки, чудные лучистые взоры, белые плечи и создавал из них своею беспокойной мечтой образ еще нежнее, еще прекраснее. То было яркое солнце, которое светило только ему одному. Его отражения Уссейн не встречал ни в одном кристальном ручейке, ни одна красавица не походила на его волшебную грезу. Чудный образ манил в даль, в лазурное небо, хотя не был похож на райскую пери или девственную гурию садов пророка. Нет, в нем было все земное, но на земле Уссейн его не находил.

   Таковы были грезы Уссейна. В действительности, конечно, не только Фатима или Айеша, но и самая некрасивая девушка в деревне не обратила бы внимания на такого жалкого оборванца, каким был Уссейн. У него не было денег даже для свадебного подарка. Какой он жених и муж? Под каким кровом приютит он свою красавицу? Из какого кувшина напоит ее сладким шербетом? Или и из нее он сделает наемницу, бродящую по чужим людям без призора и пристанища? Какая же девушка выберет себе такую горькую участь? Ни черные глаза его, ни стройный стан не заставят позабыть его бедности. Вон старый Амет, седой и дряхлый, и тот мог выбрать себе по душе красавицу, потому только, что и дом у него богатый, и сады большие, и волы есть, и овцы, и лошади. Деньги все покупают, даже красоту и счастье. Они золотят и серебряные нити в бороде старца, а черные кудри джигита скоро засеребрятся в нужде и бедности.

   -- Золото, золото! -- думал Уссейн. -- Надо добыть золото! Иначе жизнь пройдет безрадостная, как осенняя ночь, и увянет молодость, как цветок на диком камне, орошенном холодными слезами нагорного тумана.

   И Уссейн снова посмотрел на далекие скалы Хаплу-Хая.

   В глухом месте, далеко от деревни, стояла ветхая скала, которую только тайком, в ночную пору, посещали татары, водившие знакомство с колдуном Керимом. Недоброе это было знакомство, и за худым делом ходили туда. Никто не знал, кто этот Керим, и откуда пришел он. С виду он был похож на ногайца: черный, лохматый, с широкими скулами. Жил он один-одинешенек в своей сакле и неизвестно чем промышлял. Давал он и лекарства, и травы, но денег за них не брал. Впрочем, не отказывался, если кто в благодарность приносил ему кувшин бузы или кусок полотна.

   Колдун сидел на корточках в сакле и пристально смотрел в деревянную чашку с водой, когда Уссейн с низким поклоном вошел к нему.

   -- Чего тебе надо, улан? -- сказал он, не отрывая глаз от чашки.

   Уссейн молчал. Робость напала на него при виде старого колдуна и его темной сакли. Кругом на стенах висели пучки пахучей сушеной травы, наполнявшей всю саклю крепким пряным запахом. На полках стояли куманы и склянки с мутной жидкостью. Белый петух расхаживал по глиняному полу.

   -- Чего тебе надо? -- переспросил колдун, не оглядываясь. - Снадобья -- приворожить красавицу, корешков от черной болезни, или у тебя лошадь увели недобрые люди?

   Еще пуще оробел Уссейн, но перевел дух и дрожащим голосом проговорил:

   -- Помоги клад достать, эфенди!

   -- Клад достать?..... А разве ты не знаешь улан, что его без заклятья добыть нельзя? Сторожат его злые джины; а ты видал когда-нибудь хоть одного из них? От взгляда на них волосы седеют, и ум мутится... Посмотри-ка сюда в чашку, что видишь?