Сахарный немец

- Заноза ты, Пенкин,- говорит Иван Палыч, сплюнув под ноги Пенкину,заноза-а...

- Полно-те, Иван Палыч, меня добрее одна только кобыла отца Еремея... Я-то - да самый что ни на есть уважительный человек на свете!..

Иван Палыч еще раз плюнул.

- Оторвет у тебя, мотри, Пенкин, поганый твой язык немецкая боньба.

- Ничего-сь, Иван Палыч, язык оторвет, а все меня в живых оставит: у меня Пелагея скушных не любит!

- Да тебя Пелагея Прокофьевна без языка из дома выгонит, - говорит Иван Палыч, оглядывая Пенкина.

- Не прого-онит, языка не будет, так я тем местом, на котором, как вы не храбрец, Иван Палыч, а все вам ордена за эту вашу храбрость не повесят,таких штук отколю... Да, эх, Палыч, Палыч, да если... Полноте, Иван Палыч,уж без задира говорит Пенкин,- если бы только живым вернуться бог посудил.

Повлажнел на глаза и Иван Палыч, не ожидая такого конца разговору, поднялся, пошел к выходу, а потом вернулся и провел два раза рукой по плечу Пенкина:

- Расскажи лучше, Прохор Акимыч, рассказку... Так-то будет складнее...

Пенкин посмотрел на Иван Палыча и потянул руку за трубкой:

- Давай, Иван Палыч, соску... Садись, ребята, только, чур, не перебивать, а то всего складу сразу решите...

Уселись по нарам Морковята, Голубки, Каблуки, Абысы и безыменки-солдаты, не с нашей, значит, стороны, от кого теперь, если вспомнить, то нос, то ус рыжий в памяти остался, много нашего брата тогда согнали в одну кучу.

- Жалко,- говорит Пенкин,- печки нету: с печки слышнее, да и рассказка выходит с печки занятней и лучше...

Сидим, как на поседках в Чертухине, каждый трубку зарядил, али самокрутку скрутил, набил и Пенкин трубку до верху стогом, высек огниво и, потонув в табачном дыму, начал немного нараспев хитрую небыль да выдумку, которую, может быть, тут же вот в табачном дыму и придумал.

В некоем царстве,

В некоем осударстве,

Не в том конце и не в этом,

Обойди всем светом

Пятки натрешь,

Мозоли натрутишь, а где жил царь Ахламон не найдешь

И другим пути не покажешь... Только лежит эта Ахламонная земля на самом краю света,

А за краем света ничего не видно, потому что ничего нету...

На краю света никто не бывал,

Ахламонной земли никто не видал,

А кто и видал, так живым пошел, да мертвым вернулся... Не царство то,

Не осударство,

Не княжество, не королевство, а земля та - Ахламонство...

А сказка эта дальше так говорит:

Глядит царь-Ахламон на белый свет строго.

Всего у царя-Ахламона много:

Добра не прожить, парчи хоть на портянки верти, хоть попов одевай,

Золото хошь в карманы клади, хошь нищим раздавай,

Всякого одолжишь,

С головою завалишь,

А все у царя-Ахламона не умалишь:

Амбары хлебом забиты,

Подвалы вином залиты,

В деревнях сколько хошь скотины,

В городах сколько хошь народу,

И каждый за полтину,

Что тебе в угоду.

Только нет вот у царя-Ахламона во дворце молодой жены.

Живет царь-Ахламон на крутом берегу Ахламонного моря, только в том море свинья брюха не замочит.

Значит, иди по нему, кто если захочет...

Не синее это море, не зеленое,

Вода в нем очень соленая,

Ни самовар ставить, ни холодной пить,

Только можно в ней огурцы солить,

Коли может тут случиться,

Кому надо учиться да учиться,

Коли может тут глупый статься,

Пойдет в то море купаться,

На берег не вылезет, попросит, так не вытащат, штанов на берегу не найдет, рубахи не сыщет,

И ни с кого не взыщет:

Ну тут и гляди в оба: вон Ахламонный дворец стоит...

Стоит тот дворец на крутом берегу,

Сколько в нем окон сказать не могу.

Только весь он из золота литый,

Серебром покрытый,

С хрустальным крыльцом, с алмазным карнизом,

Женьчугом весь унизан,

Янтарем украшен,

На крыше десять башен,

В кажной башне сидит царевна,

В кажной башне плачет королевна.

Руки у царевны связаны,

Губки медом намазаны,

В сафьян ножки обуты,

На груди шелка фу-ты-ну-ты...

Сыты по глотку,

Живут, значит, вот как...

Только ни одна замуж за Ахламона не хотит:

Нос от него воротит, ножкой топает, словами поносит,

Одной смерти поскорее просит...

Поглядеть на царя-Ахламона - слепой со стыда сгорит...

Нос у Ахламона, что речная коряга,

Под корягой большой сом спит,

Носом сопит.

- Ну как же - думает кажная царевна - я с ним лягу:

Зубы во рту, как горелые пни,

Повалятся, только ногой пни,

Два глаза - два омута темных: Поглядишь в них - топиться захочешь!

Ни болести у Ахламона, ни недуга,

А губы словно дерюга:

- Ну как целовать тут - думает кажная царевна,- друг друга?

...Живет так Ахламон, и жизнь ему не в радость. Выйдет на улицу злой, придет домой - злой.

Встретит кого, на поклон не ответит, в гости к себе не позовет, за стол не посадит, а на кол - любого. Встретит, имени не спросит, в сердце не заглянет:

Коли стар, так в веревку затянет,

Коли добр, так сердце ножом проткнет,

Коли молод, так в солдаты возьмет.

В солдаты возьмет, на войну поведет.

Живет так царь-Ахламон не мается,

В грехах попу не кается.

И вот стукнул ему по затылку 223-й год. Зашел к нему во дворец странник божий,

Ни с кожи,

Ни с рожи.

На человека мало похожий,

На черта, на ангела, тоже.

И говорит Ахламону прохожий:

- Уж ты царь жестокий, Ахламон Ахламонович, покидай-ка ты теплу кровать, протирай-ка кулаком свои буркалы, собирай-ка ты, Царь-Ахламон, свое Ахламонное войско да на Зазнобу-царевну войной иди,

Да за белы руки прекрасную веди:

Вот уж жена тебе в самый раз!

Осподи, помилуй нас!

Собрал Ахламон свое войско Ахламонное, идут солдаты в строю друг друга кулаками тузят. Перешло Ахламонное войско море Ахламонное, одна половина в море утопла, а другая половина на другой берег вышла: глядит, под ногами чужая земля, на глаз эта земля будто красная, на красной земле растет голубая трава, по голубой траве пасутся золотые лошади. Покрыты кони попонами шелковыми, уздечки на них серебряные, а где пастух около стада нет пастуха.

Обжаднел Ахламон на чужое добро, велел всех коней в табун залучить, в табун залучить, да и гнать их в свое Ахламонство. Хотел он этих коней своим десяти невестам подарить.

Такой диковиной сердца их покорить.

Да только ступили кони на Ахламонную землю, так все в одну кучу и повалились, да тут же и сдохли. Глядит Ахламон: стоит на том месте большой курган, над курганом ворон черный вьется, крылом его задевает.

Кричал Ахламон еще дольше,

Собирал войска еще больше,

Опять войной пошел. Идет опять тою же дорогой Ахламонное войско, идет

И не день и не два, а круглый год.

Привел Ахламон свое Ахламонное войско к женьчужному бору,- стоят в бору деревья изумрудные, сучья тянут хрустальные, листочками шепчут шелковыми - у каждого сучка в руке по женьчужи-не, на каждом листочке лежит по яхонту. Велел царь-Ахламон в лесу искать хозяйку-хозяина, поискали в лесу, пошарили кого-кого:

Не нашли никого.

Закричал Ахламон да на весь женьчужный бор, яхонты с листьев, сами в карманы попадали, с хрустальных сучьев женьчужины сами за пазуху повыпали, земля под царем Ахламоном на два аршина в землю подалась, дорога по бору в другой бок пошла... осерчал еще пуще царь Ахламон, обиделся. Обиделся царь Ахламон, велел лес рубить да в Ахламонную землю везти. Срубил царь Ахламон женьчужную рощу, стволы поклал на сто возов, сучки положил на тысячу - сам впереди едет, на чем свет не стоит - ругается. Только как ступил царь Ахламон на свою Ахламонную землю, обернулся назад: рот, как ворота, разинул, за волосы себя схватил, корягой своей так и зафуркал - на возах скрылки от битых горшков.