Ковчег для незваных

- Правильно, Красюк, осветил положение, в корень смотришь, в самую суть, доложил обстановку, как полагается, только насчет трудностей загнул, недооценка роли масс получилась. Мы этому Сарычеву, придет срок, рога обломаем, не такие горы сворачивали! - Он начальст-венно тряхнул кудлатой, с жесткой проседью головой в противоположный конец стола. - Теперь ты, Головачев, твоя очередь, молодым везде у нас дорога, расскажи от имени комсомола товарищу из центра про наши трудовые успехи, с чувством, с толком, с расстановкой, ты у нас стишки пишешь, тебе и карты в руки, а потом споем... Слушай, парень, Пономарева, Пономарев плохому не научит...

Постепенно привычный ход официального застолья, оборачиваясь хмельной разноголоси-цей, превращался в обычную пьянку. И хотя Золотареву в его положении приходилось периоди-чески участвовать в подобных оргиях на самых разных уровнях, безалаберное времяпрепровож-дение это было ему в тягость. Он инстинктивно боялся переступать черту, за которой незаметно исчезала грань между чинами, званиями, возрастом и где всегда таилась опасная возможность подвоха или ловушки. Вынужденный всякий раз поддерживать компанию, он все же ухитрялся оставаться там в ясном уме и твердой памяти: пил вместе со всеми, но понемногу и только вино, отговариваясь обычно давней привычкой к легким напиткам.

Осваиваясь сейчас среди карусельной бестолковщины хмельного застолья, Золотарев то и дело ловил на себе пристальный взгляд кадровика, который, сидя наискосок от него, исподтишка посматривал в его сторону, с явным намереньем продолжить начатый ими в дороге разговор. Можно было подумать, что тот доподлинно знает, зачем, за какой надобностью завернул он сюда, в эту курильскую тмутаракань, и какая мука источает его изнутри. "Быстрей бы уж они перепились, что ли, - томился Золотарев, уклоняясь от цепкой догадливости горбуна, - с ними никакого времени не хватит!"

Тот наливался, не отставая от остальных, но при этом почти не пьянел, и только резкое, под недельной щетиной лицо его все более бледнело и заострялось.

Когда дело дошло до песен, а память окончательно оставила сотрапезников, горбун, подав-шись к нему через стол, деловито осведомился:

- Может, не будем мешать товарищам? - И поманив Золотарева за собой, сразу же стал пробираться к выходу. - Делу - время, потехе - час. Осуждающе усмехнулся, пропуская его в коридор. - Не умеем мы отдыхать, не умеем, лишь бы напиться...

Только здесь, в тишине коридора, Золотарев вновь услышал за стеной и ощутил под ногами сдавленное клокотание недр. Казалось, что хрупкая корка земли едва сдерживает медленно, но упрямо нарастающую мощь разбуженной лавы. В предчувствии самого худшего ему опять сделалось не по себе, и он, чтобы избыть в словах охватившую его тоскливую истому, поспешно заговорил:

- К сожалению, времени у меня в обрез, детально со всем познакомиться не успею, но в целом постараюсь разобраться. - Он вдохнул полную грудь воздуха и решительно бросился к цели. - Меня, кстати, интересует одно персональное дело. Москва предписала открыть право-славный приход на Курилах, священником рекомендуют вашего человека, он где-то у вас здесь, на Матуа, обитает, кажется, скотник по специальности.

- Уже запрашивали, товарищ Золотарев, уже запрашивали. - Тот не выразил ни удивле-ния, ни подозрительности, словно ожидал его внезапного любопытства. - Знаю я этого Загладина, как облупленного, деклассированный элемент, тоже мне специальность - волам хвосты крутить! - Горбун толкнул дверь перед ним. - Вот мое хозяйство, моя епархия, так сказать, заходите, располагайтесь, тесновато, правда, да ведь в тесноте - не в обиде.

Миновав пустую прихожую со скамейками вдоль стен, они оказались в квадратной клетуш-ке, отгороженной от остального помещения жиденькой, со стеклом поверху, фанерной перего-родкой. Едва усевшись за письменный стол, горбун мгновенно вписался в рамку этого крохотно-го царства шкафов, полок, бумажной пыли, словно хваткий паучок в центре своей паутины.

- Одну минуточку. - Он прошелся чуткими пальцами по ряду скоросшивателей, ловко выдернул один из них, протянул гостю. - Прошу любить и жаловать, собственной персоной гражданин Загладин Матвей Иванович, год рождения девятьсот первый, место рождения деревня Кондрово Тульской области. - Кадровик проницательно уставился в него колкими глазами. - Не землячок ли, товарищ Золотарев?

Призрак пропасти, у края которой Золотарев теперь стоял, явственно замаячил перед ним, но отступать было поздно, и он, безвольно расслабляясь, пустился наугад:

- Не совсем, но вроде того... Фамилия будто знакомая, да и, видно, тип любопытный, даже в Москве знают...

Листая личное дело Матвея, Золотарев как бы обозревал собственную жизнь в сопоставле-нии с жизнью своего бывшего подчиненного. Выходило - чем круче и выше возносилась спираль его удачливой судьбы, тем отвеснее и безысходней делались зигзаги Матвея по наклонной нищенского прозябания: судимость за бродяжничество перед самой войной, голодная эвакуация в Казахстан и административная ссылка впоследствии. Ему не нужно было гадать, что это означало для простого смертного в стоявшее на дворе лихолетье: однажды в детстве и юности хлебнув сиротской бесхлебицы, он навсегда затвердил в себе зябкую память о ней. "Досталось тебе, Матвей Иваныч, горько откликнулось в нем, - тут и двужильный надорвется!"

- Может, землячок все-таки? - Словно утверждаясь в своем предположении, кадровик нетерпеливо заерзал на стуле. - Может, глядишь, даже знакомый, а то и родственник?

- Не совсем, но кое-что сходится, - вяло засопротивлялся Золотарев, пытаясь ускользнуть от цепкой дотошности горбуна. - И далеко он у вас здесь обитает?

Тот мгновенно вскочил и заспешил, заторопился, как бы опасаясь, что гость передумает, захочет остаться:

- Рукой подать, товарищ Золотарев! Здесь, внизу, у нас подсобное хозяйство заложено, там ваш Загладин и окопался, один целую землянку занимает, за час обернемся...

Золотарев еле успевал за кадровиком, с такой азартной стремительностью бросился тот к выходу. "Была не была, - махнул он на всё рукой, пропадать, так с музыкой!"

Туман заметно редел. Сквозь его тающее молоко цельно проглядывались контуры построек, деревьев, пологого спуска сопки. Едкий запах серы в воздухе сделался еще ощутимей, подспуд-ный гул то и дело прорывался трескучими раскатами, и первая пудра пепла уже высеивалась в туманной измороси.

Чем ниже они спускались, тем чаще из-под ног у них вышмыгивали стайки крыс. Их было здесь так много, что казалось, остров буквально кишит ими. В их тревожном передвижении чувствовалась какая-то, неподвластная обычному разумению целеустремленность. "Будто со всего света собрались, передернуло Золотарева, - ишь, всполошились, чуют беду, что ли?"

Они долго спускались по спирали вниз, сквозь густые заросли ольшаника и мокрого высокотравья, пока не выбрались почти к самому океану, который шумно дышал где-то совсем рядом. Только тут горбун остановился, проговорив, но почему-то шепотом:

- Здесь вот, рядом обитает, грехи замаливает, а может, фальшивые деньги печатает или антисоветчину, чёрт его знает! В общем, не кадровый подарочек. Вот, видите, труба над землян-кой, там и есть, а я покуда к здешним японцам схожу, беспокойный народ, всё переселения требуют, успокоить надо, скоро переселим, на кой они нам хрен, одна морока, не знаем, как отделаться. - И так же потихоньку хохотнул на прощанье, исчезая в тающем тумане. - Счастливо договориться!

Колотье в горле Золотарева сделалось нестерпимым: сейчас, вот-вот, через минуту, он должен будет увидеть еще одного свидетеля своей, памятной ему вины. Волглая трава рассту-палась перед ним, и он ступал по ней, словно по зыбкой воде. У входа в землянку он набрал полную грудь воздуха, постучал:

- Есть кто живой?

В землянке некоторое время царила полная тишина, потом кто-то завозился, зашуршал, после чего определился голос - низкий, с хрипотцой: