Жизнь и творчество С. М. Дубнова

Последний вечер в Одессе С. Дубнов провел в кругу друзей; в середине января он был уже в Петербурге. "Я вернулся к самому себе - пишет он. Вот уже восемь дней сижу за письменным столом, ... отрываясь от него только для обеда, моциона и сна. Углубился во второе тысячелетие дохристианской эры, радикально перерабатывая древнейшую историю евреев для нового издания. Работаю с увлечением, сознавая, что творю новое на основании ... всего продуманного и высказанного в лекциях за последние годы". Другая запись гласит: "Я верен обету. Веду жизнь назарея историографии. Отрываюсь только на несколько дней для чтения рукописей "Старины", да по субботам для приготовления и чтения лекций по средневековой истории на Курсах". Особенное удовлетворение давала писателю мысль, что он стал, наконец, двигаться "по магистральной линии жизненных задач".

В годовом собрании членов Историко-Этнографического Общества (февраль 1910 г.) С. Дубнов прочел доклад - "О современном состоянии еврейской историографии". Он изложил социологическую концепцию еврейской истории и обосновал новое деление на периоды. Эти мысли спустя несколько месяцев были (159) развиты во введении к новому изданию "Всеобщей Истории Евреев".

Особенно хорошо работалось теперь в финляндском затишье. Воодушевление писателя доходило порой до экстаза; в одну из таких минут он пишет: "Так близок мне Бог: Он во мне, в каждом порыве моем к вечности, во всем напряженном духовном устремлении моем... Так должен жить слуга духа... Так жил мой дед Бенцион, так живу и я с того момента, когда дед и внук на двух параллельных улицах Мстиславля, в тиши своих библиотек, трудились каждый по-своему над исканием Вечного ... Так близка ты мне, родная душа, может быть, витающая теперь надо мною, - нет, живущая во мне в другом "гилгул" (метемпсихоза)". Историку думалось в те минуты, что сбылось пророчество деда о возвращении внука. "Я возвратился - говорит он в автобиографии - хотя и без догмата и обряда, к питавшему нас обоих Источнику Духа ... Я повторил свой любимый стих псалма, который наполнял смыслом всю жизнь деда, как и мою: "Одного я прошу у Бога, одного желаю: сидеть в доме Божием во все дни моей жизни" ... Я всегда понимал эти слова в смысле непрерывного духовного творчества".

Пятидесятая годовщина застала писателя в Финляндии, над главами древней истории. Бродя по берегу озера, он вдруг вспомнил библейский стих: "В этот год юбилея каждый должен вернуться в свое поместье", - и эти слова показались ему символическими: на пятидесятом году жизни он действительно вернулся "в свое поместье" - на территорию истории. С особенным увлечением перерабатывал он теперь главу "Возникновение христианства", которую в предыдущем издании пришлось сократить из за цензуры. "Вся эта глава - говорится в автобиографии построена на антиномии христианского индивидуализма и иудейского национализма, дошедшей до высоты мировой трагедии в момент восстания Иудеи против римского гиганта. Глубоким пафосом звучали заключительные страницы этой главы, прошедшей через ряд редакций ...".

Закончив большой том, С. Дубнов позволил себе передышку. В многолюдном собрании Литературного Общества прочел он доклад "Прошлое и настоящее еврейской журналистики". (160) Невольно вспомнилось докладчику, как одиннадцать лет назад он подводил на собрании в Одессе итог сорокалетнему существованию русско-еврейской печати. За последние годы многое изменилось. В былое время тезы доклада яро оспаривались сторонниками ассимиляции; теперь с возражениями выступили также представители национально настроенной молодежи, гебраисты и идишисты, считавшие русско-еврейскую журналистику анахронизмом. Отповедь этим новым оппонентам дана была в заключительном слове. Нельзя утверждал С. Дубнов - игнорировать то обстоятельство, что для значительной части еврейской интеллигенции русский язык является главным, а иногда даже единственным орудием культуры. Фанатики единоязычия должны помнить, что на "чужих" языках писали в разные времена Маймонид, Мендельсон, Грец и многие другие: неужели этих людей следует поставить вне еврейской литературы?

В эти дни мысль, прикованная к проблемам истории, неожиданно обратилась к одному из кумиров юности: трагическая смерть Толстого, взявшего в глубокой старости страннический посох, потрясла всю мыслящую Россию. С. Дубнов вспоминает в дневнике, что в пору отшельнической жизни в Мстиславле он едва не стал настоящим толстовцем: так близок был ему мыслитель из Ясной. Поляны, проповедник "опрощения". Юное увлечение ослабело, но навсегда осталось преклонение перед человеком, который от языческого культа телесной красоты и силы перешел к иудео-христианскому морализму. Эту мысль положил С. Дубнов в основу посвященной Толстому лекции на Курсах Востоковедения, а потом развил ее в статье, напечатанной в журнале "Гашилоах" ("Гашилоах", 1911, XXV).

Начало 1911 г. прошло в разработке плана новейшей истории. Подготовительный период всегда казался писателю наиболее творческим: "Тут пишет он в автобиографии - создается скелет истории, расчленяется весь материал ... выделяются эпохи, каждая со своим лицом, своими функциями в процессе роста и развития общественного организма. Так была создана моя периодизация новейшей еврейской истории: эпоха первой эмансипации и первой реакции, эпоха второй эмансипации и второй реакции. С этим чередованием ... эпох в политической жизни я связал смену процессов ассимиляции и национализации в (161) культурном движении, с их различными оттенками в западной и восточной Европе". Вся эта схема была изложена в теоретическом введении к "Новейшей Истории". Первая глава книги изображала процесс борьбы за эмансипацию во Франции в эпоху революции и империи. Это был третий, расширенный вариант темы, которая привлекла внимание С. Дубнова еще в 1889 г.

Подготовляя к печати главы о 19-ом веке, писатель решил использовать разработанный им материал для лекций на Курсах. Лекции привлекли многочисленную аудиторию. Огромное удовлетворение доставляло С. Дубнову общение с молодежью, готовой преодолевать ради науки горькую нужду и мытарства, связанные с бесправным положением. Правительство еще с большей настойчивостью, чем раньше, пыталось преградить самоучкам путь к образованию; с горечью пишет об этом С. Дубнов в журнальной статье, начинающейся словами: "Убит еврейский экстерн". В то время, как он писал эти строки, из Одессы пришло известие о новых репрессиях по отношению к университетской молодежи; особенно пострадали студенты-евреи. Яков Дубнов был в числе арестованных; спустя несколько месяцев он был выслан под надзор полиции в Бесарабию.