Русь (Часть 1)

Ночь была все так же тиха. За рекой по-прежнему кричали перепела, и над костром, налетая на светлый круг, вились ночные бабочки.

Долго ели уху и рыбу с крупной солью, пили водку и портвейн с печеными раками, лежа на захваченном от лесничего ковре. Потом все пили на брудершафт с женой лесничего.

Когда очередь поцелуя дошла до Митеньки, молодая женщина, молча встретившись с ним глазами, черными и блестевшими от костра, едва заметно улыбнулась; потом медленно поцело-вала его, но сейчас же, вздрогнув, остранилась, упершись в грудь ему рукой.

А потом, когда бутылки были уже наполовину опорожнены, все сидели, лежали в куче на ковре и говорили кто что... Митенька Воейков, чувствуя, как приятно земля уплывает куда-то из-под него, нечаянно встретился своей рукой с рукой молодой женщины, и, так как она не отняла своей руки, он, незаметно для других, тихонько сжал ее пальцы. Она, не оборачиваясь к нему, смеясь и отвечая на нетвердые вопросы мужчин, все больше и больше отдавала Митеньке свою горячую руку.

А кругом была ночь, тишина и захмелевшие люди, которым было все равно, и всем было все равно оттого, что было очень хорошо.

- Эх, хорошие вы все, славные люди! - говорил Авенир. - И тебя, Валентин, люблю, и тебя, лесничий, люблю. Одно только плохо, что спорить вы не умеете. Когда я еще в гимназии учился, я тогда уж Канта вдребезги разбивал, а ведь ученый, говорят, был...

- Пей, - сказал Валентин, который чем больше пил, тем становился краснее и как-то деловитее. Он, наморщив лоб, чокнулся с Авениром и сказал:

- Когда пьешь под небом, то забываешь краткость отпущенного нам срока. Человек, перешагнувший... за некоторые пределы, несет наказание за это тем, что уже никогда не забывает о сроке. Ибо не годится человеку знать много, так как он рискует потерять вкус ко всему. И давайте... пить, это восстанавливает равновесие.

- Верно! - крикнул Авенир. - Восстанавливает и возвышает, в особенности у нас, у русских. Это тебе не какая-нибудь немчура, которая пьет для свинства. Вот мы сейчас пьяны, а строй мыслей-то какой, замечаешь? Видишь, о чем говорим?! Так-то, брат...

- Потому и говоришь, что пьян, - коротко сказал Валентин.

- Вот! - сказал Авенир. - Именно. А Федюков мрачно прибавил: - Потому что тут душа освобождается от гнета, насилия и примиряется со всем.

- Верно! - крикнул опять Авенир, повернувшись к Федюкову. Примиряется со всем...

Все размякли, всем хотелось говорить какие-то хорошие слова, что-то делать, доказывать, и все пили рюмку за рюмкой.

Митенька Воейков перестал пить, потому что он чувствовал, что теплое плечо жены лесни-чего как бы случайно изредка на некоторое время прикасалось к его плечу и на несколько секунд оставалось в таком положении. Потом, вздрогнув, опять отодвигалось, причем молодая женщина сидела к нему спиной. А потом они и совсем очутились как-то тесно один от другого.

- Ты почему не пьешь? - спросил Авенир у Митеньки, тоже неизвестно когда перешед-ший с ним на "ты".

Митенька, испуганно вздрогнув, отодвинулся от жены лесничего.

- Я и так пьян...

- Он аскет, - сказал Валентин. - Не пьет вина, не знает женщин.

- Все это, слава богу, уже в прошлом, - сказал Митенька и, не оглядываясь, почувство-вал, как молодая женщина сначала повернула к нему голову, как при неожиданной для нее новости, которой она не подозревала в этом молодом человеке, а потом опять, как бы с шутли-вым вызовом перед кем-то подтверждая на деле его слова о перемене жизни, уже смелее прижалось теплое плечо и мелькнула улыбка и черный глаз.

- Значит, новая жизнь? - сказал быстро Авенир, схватив и держа рюмку наготове.

- Совершенно новая! - ответил Митенька, чувствуя на себе взгляд молодой женщины.

- Когда? С какого времени?

- После бала у Левашовых.

- Вот! - крикнул, вскочив, как ужаленный, Авенир. - В один момент отречься от старо-го, проклясть его и переродиться в нового человека, разве кто-нибудь, кроме нас, способен на это? - И сам же ответил: - Никто не способен. У кого есть такая способность бунта против себя, своего прошлого и всего на свете? - И опять сам ответил: - Ни у кого.

И повод к тостам явился сам собой.

Пили за перерождение Дмитрия Ильича и за его новую жизнь. Пили за благополучное переселение редкого человека и друга, Валентина Елагина, собиравшегося через неделю на священные воды озера Тургояка. Пили за чудную русскую женщину - героиню, воплощение простоты и женственности, причем все целовались с женой лесничего.

- Ты не ревнуешь? - спросил Валентин, с простотой человека, имеющего власть, обняв одной рукой за плечи молодую женщину и обращаясь к мужу.

- Все равно... - сказал тот, слабо махнув рукой.

- Ты, сам не подозревая, сказал великую истину, - заметил Валентин и, поцеловав моло-дую женщину не в губы, а в голову, снял руку с ее плеча. Она продолжительно посмотрела на него, отошла от костра в степь и остановилась там на несколько минут, как бы с тем, чтобы отдохнуть от общества.

Митенька подошел к ней. Они стояли совсем одни под небом и звездами. В нескольких шагах у костра лежали какие-то люди, до которых им, в этом состоянии блаженного опьянения, не было дела, и тем ни до чего не было дела. А за костром, в неясном теплом ночном тумане, стелились бесконечные луга.

- Этой ночи я никогда не забуду, - сказал Митенька тихо.

- Кто этот мужчина? - спросила молодая женщина, не ответив на его слова и указав взглядом на Валентина.

- Это - самый лучший человек на земле, - сказал Митенька горячо.

Молодая женщина повернулась к нему и, приблизив свое лицо к его лицу, в продолжение нескольких секунд как бы всматривалась в его глаза своими черными, еще более теперь блес-тевшими глазами. Потом, тихо сжав его руку и ничего не сказав, быстро повернулась от него и пошла к костру.

- Когда смотришь на звезды, - сказал Валентин, - то живешь вечность. Вот она, веч-ность! - прибавил он, широко поведя рукой, как бы захватывая этим движением небо, и луга, и реку, и сидящих у костра людей, причем зацепил Авенира по голове и свалил с него шляпу.

- Эх, матушка ты моя, необъятная! - крикнул на весь луг Авенир и тоже широко и свобо-дно размахнул рукой.

XXVII