Рождественские рассказы

— Он это правильно, ловко! Это он сполз с лошади — самой ей легче на воде держаться, а сам за ейный хвост уцепился. Правильно!

— Изнемогает! Затрет его льдом опять!

— Окоченеет ежели, тогда судорога и шабаш!

— Ох, ты, Господи! Спаси и помилуй!

— И это, чтобы только яйцо свезти своему Николке. Вот так шалый!

— А ведь доберется! Ей же богу, доберется!

— Опять не видать!..

— Спаси, Боже, и помилуй душу христианскую, то бишь, тьфу! татарскую, а все же спаси, Господи, и помилуй! — бормотала старушка и даже на колени стала, чтобы удобнее молиться было.

— Теперь уже ничего не увидишь! Потому его далеко вниз снесло. Там ведь чего-чего не плывет по реке. Коли сгиб — так сгиб, а коли жив — надо быть, только на том берегу обозначится.

Но долго еще, очень долго не расходилась толпа, а на том берегу ничего не обозначалось.

— Чего уж тут глядеть-то! Пойдем домой!

— А что ж, и то правда; домой — так домой!

— Иван Николаевич, Марфа Семеновна, вы к нам?

— И как это весеннее тепло обманчиво — я совсем окоченел!

— Ну, по домам!

А все-таки никто не уходил, все что-то держало на берегу всех в сборе, и глаза не отрывались от этого ледяного хаоса, шумно несущегося все вперед и вперед...

— Ура... ра... ра!.. — раздалось вдруг с крыши шлюпочного сарая.

— Ура! — подхватила толпа, еще не зная, в чем дело.

Сверху много виднее. Там заметили, далеко ниже по течению, черную точку, появившуюся на том берегу и затем быстро направлявшуюся вверх, по направлению к майорскому тарантасу.

Это был Малайка, чудом выбравшийся из страшной опасности. Он теперь во всю прыть гнал своего моштака, везя своему маленькому другу драгоценную «писанку».

МУМИЯ НЕОПТОМАХА

^{(Воспоминания о путешествии по Нилу)}

После заката солнца быстро наступила темная южная ночь, и во всем маленьком городке Хелуане повсюду загорались разноцветные огоньки. При таком контрасте непроницаемой тьмы, каждый жалкий фонарик, каждая мизерная лампочка кажутся бенгальским светом, и даже каждая спичка, при закуривании сигары или папиросы, озаряет лицо курильщика красным, костровым заревом. Над террасой нашего отеля-пансиона сиял громадный, матово-белый электрический шар, а через крыши соседних домов и вдоль по ровным улицам города он посылал на далекое расстояние ослепительные лучи, на террасу же распространял мягкий, ласкающий свет, приятный для глаза, позволяющий даже свободно заниматься не только игрой в шахматы и трик-трак, но даже чтением новых газет и журналов.

В такое чудное время начала ночи, как раз после обеда, за чашкой ароматного кофе, на террасе появляется всегда все пестрое, разнородное по национальности, больное и здоровое население отеля-пансиона.

Сидят, болтают, лениво обмениваются новостями, вычитанными из газет, лениво передвигают костяные фигурки на шахматных досках и болезненно нетерпеливо вздрагивают и подергивают плечами, когда какая-нибудь из получахоточных или диабетных девиц подсядет к роялю и робко возьмет несколько аккордов, грозящих перейти во что-нибудь длинное и, конечно, скучное.

Так почти ежедневно... Но вот уже несколько дней, как появился новый обитатель отеля с необыкновенной способностью обращать и приковывать к себе общее внимание — и этот новый джентльмен ухитрился сделать наши тоскливые послеобеденные собрания несравненно более оживленными и потому более интересными.

У него была способность — начать кому-либо что-либо говорить сначала вполголоса; к этому началу прислушивались соседи и втягивались в разговор. Звук голоса рассказчика усиливался, усиливался и интерес слушателей, а скоро все это превращалось в настоящую аудиторию.

По спискам отеля, этот новоприезжий значился: «Жорж Нуар, доктор медицины и хирургии, сотрудник всех европейских газет и журналов» — это скромное заявление было, очевидно, вымышлено, но до этого, как и до каких бы то ни было паспортов, никому не было никакого дела, и каждый мог называться, чем и как ему угодно. Администрация же отеля наблюдала только за аккуратностью оплаты недельных счетов.

Наружность Жоржа Нуара напоминала довольно банальный грим маскарадного Мефистофеля: те же изогнутая кверху углом брови, те же заостренные усы и эспаньолка, та же, будто искусственно наклеенная, горбинка посреди носа; только голова его была совершенно лысая и прикрыта шелковой черной шапочкой. Одет он был во все черное (время обеда, нельзя же по этикету иначе), и на его шее красовался белый бант, красиво, но скромно повязанного галстука.

— Конечно, — говорил он, — настоящие, подлинные, так сказать, мумии, стали теперь большой редкостью!

При этом он как-то подозрительно, внимательно посмотрел на длинного, пожилого господина, сухого, как жердь, с лицом цвета свечного, помятого в руках, воска. Посмотрел он — и все почему-то посмотрели тоже...

— А, между тем, господа, наука идет вперед, египтология становится любимым предметом все большего и большего числа развитых людей... Музеи основываются и растут, как грибы. А все это требует большого количества образцов, предметов для научных демонстраций. Какой же будет египтологический музей без должной коллекции мумий?! А где же их взять?!.. Усердные изыскания и раскопки исчерпали почти весь исторический слой почвы Египта... Все династии фараонов, достаточно отдохнув за тысячи лет покойного лежания под спудом, увидели снова свет Божий, узнаны великими учеными, снабжены объяснительными ярлыками, номерами для справок и занесены в каталоги... Но этого мало! Жажда научных знаний, новых и новых тайн и их разгадок неутолима, и на алчный крик: «Мумий сюда, побольше мумий!» — истинные любители науки должны же были, наконец, откликнуться и позаботиться об удовлетворении этой священной жажды.

— Вы и занялись этим делом? — не без язвительности заметил кто-то из дальних рядов слушателей.

— Да, я и занялся…

Жорж Нуар спокойным и ясным взором окинул всех слушающих и продолжал:

— Я занялся этим делом. Я горжусь, что я изучил его обстоятельно, до полного совершенства...

— Фабрикацию фальшивых мумий? — раздался опять тот же голос из задних рядов.

— Фальшивых?.. Это определение совершенно неверно. Фальшивым называется подделка, но не производство подлинного материала. Имеете вы, господа, понятие, что такое мумия? Конечно, да! Так вот, видите ли? Мумия есть труп человека, набальзамированного, прочно консервированного, предохраненного, так сказать, от порчи разложения, затем, обернутая тщательно в бесконечные, пропитанные разными дезинфекционными веществами ткани и, в конце концов, подверженная влиянию нескольких тысячелетий, дабы приобрести настоящую свою историческую ценность и значение... Не так ли, господа?

— Ну, конечно!

— Прекрасно! Если я беру действительно труп человека, проделываю с ним все вышесказанное, а потом мною специально открытыми химическими способами привожу в такое точно состояние и вид, как бы сей труп, сохранялся в земле тысячи веков... Будет ли это подделка, или это настоящая мумия, годная для самого серьезного музея, для самых серьезных научных демонстраций?..

Тут вмешался один джентльмен, который еще вчера только был приглашен в музей Гиза и присутствовал при полном развертывании найденной мумии того самого фараона, который гнался с войском за бежавшими евреями.

— Вчера, — заметил он, — мы последовательно и обстоятельно разоблачали драгоценный прах; мы развертывали ткани по строгому методу, мы снимали веками просохшие листки папируса и с благоговением прочитали священные надписи, мы, наконец, добрались и до самого тела, до этих, высохших, но сохранивших строение мышц, вглядывались в строгие черты почившего властелина, мы узнали и кто он, и что он — и отдали честь останкам великого Неоптомаха. Что же будет с вашей мумией, осмелюсь спросить.

— То же самое! — возвысил голос Жорж Нуар. — Вы, получив мой экземпляр, также точно повестками соберете ученых со всех концов мира в операционный зал музея, также точно отыщете основной узел (вы о нем забыли), также точно станете развертывать бесконечные ленты тонких тканей, осторожно отделяя скальпелем там, где они ссохлись от векового лежания, вы также отделите вековые листья папируса и прочтете на них все, что следует по науке, вы, наконец, доберетесь и до самых останков, вглядитесь в древние черты и, конечно, не узнаете в них кого-нибудь из своих родных и знакомых, или скажу шире, кого-либо из современных соотечественников, а убедитесь, что перед вами, на экспериментальном столе, лежит тело Радамеса первого, погибшего так трагически в подземельях храма Изиды. Да, господа! Согласитесь, что такая мумия не может считаться фальшивой. Приведу вам один, довольно вульгарный пример: если в Болонье делают превосходную, так и называемую болонскую колбасу из сильно прокопченного свиного мяса, то почему же считать такую же точно колбасу, приготовленную в Падуе, за фальшивую.